Видео-рассказы

Духовные истории и свидетельства, которые вдохновляют и поучают

Старик Ираклий.

Старик Ираклий сидел на плетеном стуле у порога своего дома. Эта привычка сидеть по вечерам во дворе дома и созерцать окружающий мир, вспоминать прошлое появилась у него в последние годы. Слабые порывы теплого ветра доносили запахи осенних трав и последних цветов, ласково касались лица, шевелили седые волосы. На еще светлом небе появились первые звезды. Да, жизнь прошла! Много в ней было всего, очень много. Старик Ираклий перебирал дни своей жизни, как четки. Он старался дать оценку уже отшумевшим делам, раскаивался в дурном, горевал о том, что можно было сделать хорошего. И благодарил, благодарил Бога за все. Да, скоро, очень скоро он будет больше давать Ему отчет. Последнее время старика стала преследовать мысль, что, возможно, не все было сделано им в этой жизни, что, может быть, можно еще успеть сделать то, что он упустил. Вот и сейчас, сидя у порога своего дома и глядя на темнеющее небо, он мысленно обращался к Нему: «У меня была прекрасная жизнь. Были силы, здоровье, удаль и красота. Я имел разум стараться не делать зла, старался жить по Твоим законам. Меня окружали верные друзья. Я вырастил красавца сына. Это был Твой подарок мне под конец моих дней. Ты дал мне наследника тогда, когда я уже думал, что покину этот мир, оставив свой дом пустым. Скоро я увижу Тебя. Но мне кажется, что что-то очень важное мною не сделано. Что? Подскажи мне. Я хочу уйти, сделав все, что мне по силам». Размышления старика были прерваны цокотом копыт по дороге. Кто-то летел во весь опор. И вот перед изгородью на взмыленном коне появился всадник. «Отец, спрячь меня. За мной гонятся. Я погибну», — задыхаясь, произнес незнакомец. Старик спрятал гостя и его коня в сарае за домом. И не успел он прикрыть двери сарая, как его вновь окликнули. За изгородью было несколько всадников, они взволнованно переговаривались. Один из них обратился к старику: «Отец, ты никого не видел? Мы преследуем одного человека. Он негодяй». «Нет», — ответил старик. Всадники умчались, и опять мир окутала тишина. Уже совсем стемнело. Ираклий не спешил уходить, хотя вместе с наступающей ночью пришла прохлада. Он очень любил эти часы, когда мир затихал и становилось слышно дыхание Бога. Но в этот вечер насладиться тишиной ему не пришлось. На дороге послышался скрип колес, шаги многих людей и тревожные голоса. «Что-то случилось!» — подумал старик, и тревога охватила его. Он поднялся и подошел к изгороди: изо всех сил он пытался вглядеться в ночь. Тревога усиливалась, и старик вышел на дорогу. «Почему мне так тревожно? — подумалось ему. — Это, наверное, наши возвращаются с праздника». В кромешной тьме южной ночи он ничего не мог разглядеть, да и люди были еще далеко. Просто в тишине звуки далеко слышны. Но старику казалось, что это многими голосами говорит беда и что ног у нее тоже много. Шествие остановилось прямо перед ним. Впереди шел Нугзар. Когда-то в детстве они вместе бегали купаться на реку, были заводилами всех ребят села. Теперь Нугзар был такой же седой, как Ираклий. И теперь он был вестник беды для своего друга детства. Когда-то они вместе ушли на фронт, воевали в одном полку и вместе вернулись в село. Много они видели страшного в ту войну. Но сейчас было страшнее. И сжав руки друга, Нугзар, задыхаясь, произнес: «Ираклий, Томаз убит». Нет, не заплакал старик Ираклий. Не закричал, не застонал. Он медленно подошел к телеге и долго вглядывался в спокойное лицо сына. Он вырастил его один. Жена умерла, когда ребенку было два года. Сам Ираклий был уже далеко не молод. Родных у него не было. Они были два самых близких друг другу человека. И вот теперь…. «Господи! Господи!» — прошептал старик и упал, обняв тело сына. Три дня прошли как во сне. Похороны, поминки. Односельчане говорили, что на празднике в соседнем селе Томаз посмеялся над конем юноши из дальнего села. Юноша тот остался сиротой несколько лет назад, а конь этот был памятью об отце. Парень ушел, а потом вернулся с оружием и застрелил Томаза. Убийцу искали и не нашли. Все закончилось. И старик остался один в своем доме. И опять вечером он сидел у крыльца и смотрел на окружающий его мир, но теперь из глаз его текли слезы. И вдруг он вспомнил о том человеке в сарае. Вспомнил и понял, кто это. Медленно вошел Ираклий в дом и долго смотрел на старинное оружие, развешанное на стене. Это была память об отце и деде. А потом также медленно он вышел из дома и пошел к сараю. Когда Ираклий открыл сарай, то увидел огромные испуганные глаза ребенка. Худенькая фигурка скорчилась в углу. С ужасом и тоской мальчик смотрел на старика. За три дня он, сидя в сарае, слышал и похоронную музыку, и плач, и разговоры. Он понял, в чьем доме находится и ждал расплаты. Старик Ираклий помолчал, а потом тихо сказал: «Выходи». И ушел. Мальчик выбрался из сарая и подошел к старику. «Прости, отец. Я виноват. Я сам пойду в милицию и все расскажу», — обратился он к Ираклию. Не глядя на мальчика, старик провел его в дом и велел поесть и выпить вино, помянув Томаза. А потом, все также не глядя, спросил, кто он, сколько ему лет, с кем живет. Оказалось, что парнишке 16 лет. Несколько лет назад погиб в горах отец, мать умерла раньше. Он — один как перст. Ни родных, никого. Только пятилетняя сестренка, которую он растит. Работает в совхозе. Конь был памятью об отце, которого он обожал, а Томаз грубо посмеялся, назвав коня клячей. Он, конечно, не прав и пойдет сейчас же в милицию. Старик молчал, долго молчал. Наконец, медленно, ворочая слова как камни, сказал: «Сейчас стемнеет и ты поедешь домой. Постарайся, чтобы тебя никто не видел. Привезешь девочку ко мне. А сам спрячешься на время, пока люди все забудут». Старик помолчал и продолжал: «Я покажу тебе, где спрятаться». Старик замолчал, а мальчик, боясь пошевелиться, стоял рядом и смотрел на него. «Господи, помоги мне», — прошептал Ираклий, подняв глаза к звездному небу и наконец посмотрел на худенького, дрожащего паренька. «А когда все успокоится, ты придешь к нам, сынок…» — Так это был старик Ираклий? А девочка — сестра того паренька? — наперебой спрашивали мы проводника. — А почему ты не предупредил, что заедем к нему? — Он не любит, когда его рассматривают, хвалят, начинают расспрашивать, — отвечал проводник. — А где тот паренек? — Он учится в техникуме, в городе. Постоянно навещает Ираклия и сестру. Спутники мои обсуждали, ахали, восхищались. А я вспоминала голубые ласковые глаза старика, улыбку и маленькую девчушку, не отходившую от него ни на шаг. Я еще тогда подумала: какой мир и покой, какая любовь в этой семье. Теперь же я думала о другом. Как часто под конец жизни нас мучает то, что мы не все сделали. Как будто в картине нашей жизни не хватает некоего штриха, мазка. И как мучительно ищем мы краски, чтобы положить последний штрих. И часто не найдя, так и уходим с сознанием незавершенности. Старик Ираклий оказался мудр. Он спросил совета у Главного Критика наших полотен. Летний ветер, наполненный ароматами трав и цветов, солнечным теплом и отблесками небесной синевы, пением птиц, шорохами и вздохами мира, обнимал нас за плечи, трепал волосы, ласкал лица. Главный Художник продолжал писать Свое великое полотно.

1 просмотров • 3 месяца назад

Жертвенная любовь

Любовь и настоящая вера.

Священномученик Василий Надеждин (1895-1930) был очень счастливым человеком: у него было любимое дело и любимая жена. После девяти лет служения батюшка был арестован. В заключении он заболел тифом, гангреной, но перед смертью успел оставить своей жене удивительное письмо-завещание. Со своей будущей женой Еленой Борисоглебской Василий Надеждин познакомился во время Первой Мировой войны на благотворительном концерте в Москве. Юноша-семинарист, восхищенный игрой молодой пианистки, передал ей письмо и розу. Потом были еще письма, встречи. Она писала в своем дневнике: «Вчера получила от него милые стихи. Так нежно, радостно на душе!..» Избранница Василия Федоровича закончила Московскую государственную филармонию. Говорили, что такую талантливую пианистку ждет большое будущее, но, став невестой человека, стремящегося к священству, она понимала, что ее жизнь будет иной. Елена Сергеевна писала возлюбленному после обручения: «Сегодня ночью не спалось, и вдруг особенно ярко почувствовала нашу связь как Таинство. Символ его – кольца на наших руках. Мы связаны, обручены… Как твоя душа? Твое сердце? Жива ли душа, окрылилась ли опять? А сердце? Готово ли оно для Таинства?» Василий Надеждин признавался: «Да, моя радость, моя Ленуся, теперь ты моя невеста, и я живо это чувствую. С другой стороны, я вполне сознаю, что недостоин тебя, не стою тебя и не знаю, когда установится между нами равновесие. Кажется мне, что ты больше обогатила меня своим ,,невестием”, чем я тебя – своим ,,жениховством”» В марте 1919 года, спасая от голода и тифа старшую сестру и трех ее сыновей Василий Федорович, переехал с ними жить в Пензенскую губернию, где служил его знакомый священник. Там он работал учителем математики. В апреле того же года Василий Надеждин ненадолго возвратился в Москву, чтобы обвенчаться с Еленой Сергеевной и увезти ее с собой. Через год у молодых супругов родится первый сын Даниил, а еще через год Василий Федорович стал священником. «Когда я в первый раз пришел к нему на исповедь, начинать было очень трудно, — вспоминал прихожанин отца Василия. – Батюшка такой необычайный, с серьезным взглядом, вдумчивый, глубокий. В его глазах хотелось выглядеть как можно лучше, приобрести уважение, а тут исповедь, и я должен сказать все… Первые вопросы стали поворотными, и не более чем через два месяца между нами установились близкие отношения, взаимное понимание. В своем руководстве отец Василий не допускал ни малейшего принуждения, а лишь советовал делать то или иное, и всегда столь серьезно и содержательно, что совесть не допускала ослушания». В начале 1929 года всем представителям власти в России был разослан указ ЦК ВКПБ о мерах усиления антирелигиозной работы: в нем сообщалось, что религиозные организации являются единственной легально-действующей контрреволюционной силой, оказывающей большое влияние на массы. В октябре 1929 года отца Василия арестовали. Батюшка говорил: «Когда у нас затрагивался вопрос об исповедничестве, то здесь я проводил такую точку зрения. Есть пределы для каждого различные, в которых каждый христианин может примиряться с окружающей его нехристианской действительностью. При нарушении этих пределов он должен уже примириться с возможностью и неприятных для него лично изменений условий его жизни. Иначе он не есть христианин». О. Василия отправили на Соловки. Еще на пути, в Кеми, определили жить до открытия навигации в бараке, где раньше находились тифозные больные. О. Василий заразился, в санчасти ему сделали инъекцию, после которой началась гангрена. Охваченный смертельным предчувствием, как только его поместили на место больного тифом, отец Василий оставил свое письмо-завещание, написанное 24 декабря 1929 года. Родные получили письмо 19 февраля 1930 года в день кончины священномученика, который совпал с днем рождения его жены Елены Сергеевны. «Господи, помоги мне сделать это дело хорошо… Сегодня, в День Ангела моего старшего сынка, моего Додика, мне пришла мысль грустная, но, кажется мне, правильная, что я должен написать прощальное письмо на случай моей смерти… Ибо, если я заболею тифом, то писать уже не смогу, никого из близких не увижу и не услышу, не смогу ничего передать им, кроме этого письма, если оно будет написано заранее и… если Господь устроит так, что оно дойдет до моих близких… Это письмо должно заменить меня, прощание со мною, участие в моих похоронах, которые произойдут здесь без участия моих близких, без их молитвы и слез… Пишу все это спокойно и благодушно, ибо в душе живет неистребимая “надеждинская” надежда, что я вовсе не умру здесь, что я уеду из этого проклятого места и увижу еще всех моих дорогих… Но это будет дело особой милости Божией, которой я, может быть, и не заслужил, — а потому пишу это письмо. Первое слово к тебе, моя дорогая, любимая, единственная Элинька, моя Ленуся! Прежде всего, благословляю тебя за твою верную любовь, за твою дружбу, за твою преданность мне, за твою неисчерпаемую нежность — неувядающую свежесть любовных отношений, за твою умную чуткость ко всему моему, за твои подвиги и труды, связанные с пятикратным материнством, за все лишения, связанные с твоим замужеством, наконец, за все эти последние слезы разлуки после моего ареста… Да воздаст тебе Господь за все, да вознаградит тебя любовь наших детей, любовь моих печальных родителей (если они переживут меня), моих братьев и сестер, всех моих друзей. Увы, я так мало любил тебя за последние годы, так мало принадлежал тебе духовно; благодарю тебя за наши последние встречи в Ильинском, на Сенеже; благодарю тебя за то, что ты удержала меня при себе и просила не торопиться переезжать на новую квартиру. Как хорошо нам было вместе в нашей кают-компании! Как ярко вспоминаю я наш уют, наш светлый мир, наше семейное счастье, тобою созданное и украшенное! Десять лет безоблачного счастья! Есть что вспомнить! есть за что следует горячо благодарить Бога. И мы с тобой должны это сделать… во всяком случае — и в том, если ты уже меня не увидишь на этом свете… Да будет воля Божия! Мы дождемся радостного свидания в светлом царстве любви и радости, где уже никто не сможет разлучить нас, — и ты расскажешь мне о том, как прожила ты жизнь без меня, как ты сумела по-христиански воспитать наших детей, как ты сумела внушить им ужас и отвращение к мрачному безбожному мировоззрению и запечатлеть в их сердцах светлый образ Христа. Прошу тебя, не унывай, я буду с тобой силою моей любви, которая “никогда не отпадает”. Мое желание: воспитай детей церковно и сделай их образованными по-европейски и по-русски; пусть мои дети сумеют понять и полюбить книги своего отца и воспринять ту высокую культуру, которой он дышал и жил. Приобщи их к духовному опыту и к искусству, какому угодно, лишь бы подлинному. Кто-то из моих сыновей должен быть священником, чтобы продолжать служение отца и возносить за него молитвы. Ведь я так мало успел сделать и так много хотел! Элинька, милая моя! Если бы ты знала, если бы знали люди, как мне легко было любить, и как я был счастлив чувствовать себя в центре любви, излучающейся от меня и ко мне возвращающейся. Как мне сладко было быть священником! Да простит мне Господь мои слабости и грехи по вашим святым молитвам! Благодарю тебя за твою музыку, за музыку души твоей, которую я услышал. Прости, родная! Мир тебе. Люблю тебя навсегда, вечно…» Василий Васильевич Надеждин – единственный из пятерых детей отца Василия, доживший до сегодняшнего дня, и единственный из пятерых, не видевший своего отца живым, вспоминал, что его мать, узнав о болезни мужа, добилась у властей разрешения приехать к нему и ухаживать за ним. Родным из Кеми она писала: «Хожу утром и вечером вдоль деревянного забора с проволокой наверху и дохожу до лазарета, где лежит мое кроткое угасающее солнышко. Вижу верхнюю часть замерзшего окна и посылаю привет и молюсь. В три часа делаю передачу молока, бульона (кур здесь достать можно), получаю его расписку, написанную слабым почерком. Вот и все! Ночь проходит в тоске и мучительных снах. Что же делать? Чем я лучше многих других, у которых погибли здесь близкие? Надо перенести это испытание, жить без моего ласкового любимого друга. Каждый раз, как отворяется дверь нашей квартиры, я смотрю, не пришли ли сказать роковую весть… Его остригли, изменился он сильно и исхудал, говорят, перевязки мучительны и изнуряют его… Я так счастлива, что живу здесь и могу помочь ему хоть сколько-нибудь…» Начальник лагеря разрешил Елене Сергеевне сидеть возле умирающего супруга, молиться и предать его тело погребению. В 1933 году, также ночью, как пришли когда-то за отцом Василием, пришли и за Еленой Сергеевной. Причиной ее ареста стал донос: вдова священника продолжает дело мужа, собирает на квартире молодежь, ведет с ними антисоветские разговоры. Вместе с матушкой были арестованы ребята, посещавшие религиозно-философский кружок, основанный отцом Василием. Елена Сергеевна вспоминала: «На свидании в Бутырской тюрьме я собрала все свои силы, чтобы не плакать, когда сердце разрывалось при виде детей. Нас разделяет решетка. Я не могу поцеловать их, коснуться…» Приговор 5 лет северных лагерей по ходатайству родных заменили на ссылку в Саратов. На 8 долгих тяжелых лет растянулась разлука матери с детьми. Все это время находился с ней только самый младший, названный в честь отца Василием, которому было тогда три года. После возвращения из ссылки Елена Сергеевна написала в своем дневнике: «За все благодарю Бога», как будто выполняя завещание покойного супруга… Автор истории : Ксения Орабей

1 просмотров • 3 месяца назад

Жертвенная любовь

алкоголь внутренняя сила гонения дети доброе слово животные испытания истории из жизни мама молитва моя половинка Папа покаяние простая радость семья сильная личность сын христианская любовь чудеса школа

Серая мышка.

Тупая боль опоясала меня с вечера, ночью не прекращалась совсем и, еле дождавшись утра, повздыхав и поохав, пришлось мне всё же идти на приём в поликлинику. Врач направил в стационар. Я было начала сопротивляться,утверждая, что сейчас вот ну никак не могу,- слишком много дел накопилось, но врач, посмотрев на меня поверх очков, недвусмысленно произнес, что дела - они вечны, а вот жизнь человеческая хрупка и недолга. Ну что ж, придеться обследоваться и лечиться... В палате было три человека. Я четвертая, а пятая койка была пока свободна. Одна из коек стояла так, что изголовье её было отгорожено шкафом - получалось как бы личное пространство. Я, помню, позавидовала хозяйке этой кровати, тому, что у нее была возможность хоть на чуть- чуть укрыться от всего и всех. На кровати рядом лежала крупная дама- по- другому и не скажешь: ярко накрашенные губы, пестрый " китайский" халат в пол, очки в золотой оправе явно указывали на то, что " баба" - это не про неё. Звали ее Лилианой. Она и просветила меня про больничные порядки, рассказала, где какие кабинеты находятся, и шепотом дала характеристики всем соседкам по палате. - У окна Лида лежит,-говорила Лилиана,- ее муж бросил,переживает сильно, и на этом фоне у неё всё болячки обострились. Вот, лечится. Ей по три капельницы в день делают!- и Лилиана округляла в притворном ужасе умело накрашенные глазки. - А тут,- кивнула соседка на койку рядом, - Нина Алексеевна. У нее камни. - А за шкафом кто? - поинтересовалась я. - За шкафом, это Тося. Она тут живёт. -Как это живёт?!- теперь уже округлила глаза я. - Так и живёт. У нее дома нету. А главврач ей родственник какой, что ли. Вот она по отделениям и кочует. В одном подержат, потом в другом. Так и живёт. Ее тут все знают! Дверь, скрипнув, открылась, и в палату прошмыгнула маленькая сухонькая старушка в больничном халате, который был ей велик. В руках она держала кулёк с конфетами,печеньем, в руках- бутылку кефира. - Опять сердобольные граждане Тоське всего насовали, - недовольно пробурчала Лилиана.- Теперь всю ночь будет все в тумбочке перекладывать да пакетами шуршать. Маленькая Тося была похожа на серенькую мышку. Шустро и почти бесшумно сновала она из палаты в палату. Все её знали, всем она пыталась помочь- кому одеяло поправит, кому пить подаст, кому мусор отнесет в урну, что в туалете стоит, а с кем и просто поговорит. - А что ж, Тося,- как- то спросила я,- у Вас детей нет, что ли? - Как нет?- живо отозвалась она.- Много их у меня. Витька, правда, шалопай шалопаем, да и Вальку судьба не балует,- болеет постоянно, а вот Лёнька- тот да, аж депутат! А Мишка- директор. Чем заведовал директор Мишка и каким депутатом был неведомый нам Лёнька, так и осталось неизвестным, а всезнающая Лилиана, покрутив пальцем у виска, сказала, что Тося " малость умом поехала", вот и городит незнамо что. Больничные дни тянулись как резиновые. От завтрака до обеда, от обеда до ужина, от одной процедуры до другой казалось, проходила целая вечность. Но все, как хорошее, так и плохое, когда- нибудь заканчивается. Завтра понедельник, с утра мне поставят последнюю капельницу, и - ура!!- после обеда домой! Мои оптимистические размышления прервали громкие голоса в коридоре. Кто- то шёл,заглядывая в каждую палату, явно кого- то разыскивая. Тося сидела на кровати, по обыкновению похрустывая печеньем. - Никак, Лёнька?- вдруг встрепенулись бабулечка и стала нащупывать ногами тапки. Выйти в коридор она не успела. Широко распахнувшаяся палатная дверь впустила к нам человек десять каких-то людей с цветами. Впереди шел главврач,а рядом с ним- губернатор, которого мы все до этого видели только по телевизору. - Антонина Васильевна Маслова?- спросил у оробевшей Тоси губернатор. - Да, да, это она,- суетился главврач. Тося медленно поднялась с кровати. Лицо ее было растерянным и удивлённым. - Дорогая Антонина Васильевна!- торжественно произнес губернатор.- Давно уже, к счастью, кончилась война. Но военные награды до сих пор находят своих героев И он открыл красную коробочку, услужливо протянутую ему помощником. На бархатной подушечке лежал орден. - Вот и сегодня,- громко, словно с трибуны, вещал губернатор,- очередная награда нашла своего героя, вернее, героиню!- и он медленно прикрепил орден прямо на застиранной больничный халат. Губернаторская свита поздравила новоиспеченную орденоносицу, вручила ей цветы и удалилась. В палате остались только двое мужчин, уже хорошо в годах. Мы молчали. Было отчего впасть в ступор! Тося, серая бездомная мышка, живущая в больнице, и вдруг орден! А Тося обнимала мужчин, одному поправляла галстук, второму смахивала с пальто невидимые пылинки и говорила, говорила, говорила. - Скажите,- не выдержала Лилиана, когда поток вопросов и наставлений Тоси немного иссяк,- а за что ее орденом- то?! - А она; разве о себе не рассказывала?- спросил мужчина в пальто. - Нет!- хором ответили мы. Мужчина начал говорить. И оказалось, что наша серая мышка Тося в годы войны была водителем. Да- да! Тося- водитель! А мужики эти тогда были воспитанниками детского дома. И весной их детдом эвакуировали. А лёд уже был ненадежный,везти детей было уже опасно. Но совершенно необходимо. Мужчины отказывались ехать, качали головами- не выдержит лёд! А Тося поехала... В полной уверенности, что сумеет проскочить по одной ей ведомым тропкам. И ведь проскочила! Всех ребят доставила на берег в целости и сохранности. Поклялись они тогда звать ее мамой. А было маме 22 года ... И всю войну выполняла Тося самые рискованные задания. Много людей спасла она от голода да от смерти.Как заговоренный был ее автомобиль, хранил ее господь.... - Так что ж ваша мама в больнице- то живёт?- вырвалось у меня - Что ж вы ей жилье не купите, хоть маленькую комнатку?! - Зачем же маленькую,- грустно улыбнулся второй мужчина.- Трёхкомнатную квартиру ей купили. В тихом районе. Да только пустила она туда жильцов, многодетную семью, которой, по ее мнению, помочь, кроме неё, больше некому, а сама вот сюда. Еле нашли её... - А пенсия?- встряла в разговор Лилиана.- Если она ветеран, то пенсия- то у неё хорошая должна быть! - Хорошая,- подтвердил второй мужчина.- Вот почти всю её она и переводит ежемесячно уже много лет в тот самый детдом, детишек из которого она спасла. На протяжении всего разговора Тося порывалась что- то сказать, всплескивала руками, но мужчина помоложе прижимал ее к себе, обнимая, и она успокаивалась. - Собирайся, мама,- сказал седой мужчина, закончив рассказ.- Ко мне поедешь. Живи, сколько хочешь. А надоест, вон, Мишка ждёт тебя не дождется. И Татьяна зовёт, и Ирина, и Павел.. - Ну что вы, родненькие, - со слезами говорила Тося,- мне и здесь хорошо! А у вас дела свои, заботы, до меня ли вам! - До тебя, до тебя- засмеялись мужчины.- Пойдем скорее! И, подхватив маленькую Тосю с обеих сторон, они вышли из палаты Мы опять замолчали. Да и о чем было говорить? Подсмеивались над Тосей, подшучивали, относились свысока,чего уж скрывать, считали ее блаженной, серой мышью .. А вот поди ж ты... В груди маленькой серой мышки билось большое человеческое сердце, способное на подвиги... Здоровья Вам, Антонина Васильевна, на долгие годы! И низкий поклон! Автор: Ольга Савельева

1 просмотров • 3 месяца назад

Выдающиеся люди

алкоголь бабушка внутренняя сила ВОВ врачебные истории дети животные испытания истории из жизни мама моя половинка семья сильная личность

Иван

Помню, как он впервые пришел к нам в храм: такой забавный мужичок-лесовичок. Небольшого роста, полный. Робко подошел ко мне и попросил поговорить с ним. Сказал, что тяжело болен, и жить ему осталось недолго. «Если сделать операцию, врачи говорят, проживу еще шесть месяцев, а если не сделать, то полгода», невесело пошутил он. «За свои 66 лет, я как-то никогда не задумывался ни о жизни, ни о смерти, а вот сейчас хочешь, не хочешь, а нужно готовиться. Помоги мне, батюшка!». Он стал часто приходить на службы, читал Евангелие. Регулярно причащался, но одного я никак не мог от него добиться. Очень уж мне хотелось, чтобы он покаялся. Не так, как часто говорят люди, приходя на исповедь. «Грешен». Спросишь: «В чем». Ответ: «Во всем». И молчок, «зубы на крючок». И как ты его не раскачивай, – ну не видит человек в себе греха, хоть ты его палкой бей. Мы каждый день молимся молитвами святых. А они себя самыми грешными считали. Читаешь: «Я хуже всех людей». Думаешь: «Что, даже хуже моих соседей»? Не понимаем, что чем выше поднимается в духовном плане человек, тем больше ему открывается его несовершенство, греховность натуры. Это как взять листок белой бумаги и поднести его к источнику света. С виду листок весь белый, а в свете чего только не увидишь: и вкрапления какие-то, палочки. Вот и человек, чем ближе к Христу, тем больше видит себя дрянью. Никак я не мог этой мысли Ивану донести. Нет у него грехов, и все тут. Вроде искренний человек, старается, молится, а ничего в себе увидеть не может. Долго мы с ним боролись, может, и дальше бы продолжали, да срок поджимал. Начались у Ивана боли. Стал он в храм приходить реже. По человечески мне его было жалко, но ничего не поделаешь. Бог его больше моего пожалел, – дал такую язву в плоть. Неужто было бы хорошо, если бы он умер внезапно, – во сне, например? Пришел из пивной, или гаража, лег подремать – и не проснулся. Болезнь дана была Ивану во спасение, и мы обязаны были успеть. Однажды звонок: «Батюшка, Иван разум потерял. Можно его еще хоть разочек причастить»? Всякий раз после причастия ему становилось легче. Поехали в его деревеньку. Дом их стоит на отшибе, метров за сто от всех остальных. Захожу и вижу Ивана. Сидит Иван на кровати, он уже не мог вставать, доволен жизнью, улыбается. Увидел меня, обрадовался, а потом задумался и спрашивает: «А ты как попал сюда? Ведь тебя же здесь не было». Оказывается метастазы, проникнув в головной мозг и нарушив органику, вернули его сознание по времени лет на тридцать назад: Он сидел у себя на кровати, а вокруг него шумел своей жизнью большой сибирский город, в котором он когда-то жил. Он видел себя на зеленом газоне в самом его центре, кругом неслись и гудели машины, сновал поток людей. Все были заняты своим делом, и никто не обращал внимания на Ивана. И вдруг он увидел напротив себя на этом же газоне священника, к которому он подойдет только через тридцать лет: «Неужели и ты был тогда в моей жизни»? Я решил немного подыграть ему и сказал: «Да, я всегда был рядом. А сейчас давай будем собороваться, и я тебя причащу». Он охотно согласился. За эти полгода Иван полюбил молиться. Через два дня, утром в воскресение перед самой Литургией я увидел его, входящим в храм. Он был в полном разуме, шел ко мне и улыбался: «Батюшка, я все понял, я понял, чего ты от меня добиваешься». И я, наконец, услышал исповедь, настоящую, ту самую, которую так ждал. Я его разрешил, он смог еще быть на службе, причастился, и только после этого уехал. Перед тем, как уехать, он сказал: «Приди ко мне, когда буду умирать». Я обещал. Наверное, через день мне позвонила его дочь: – Вы просили сообщить, – отец умирает. Он периодически теряет сознание. Я вошел к нему в комнату. Иван лежал на спине и тихо стонал. Его голова раскалывалась от боли. Я сел рядом с ним и тихонько позвал: – Иван, ты слышишь меня? Это я. Я пришел к тебе, как обещал. Если ты меня слышишь, открой глаза. Он открыл глаза, уже мутные от боли, посмотрел на меня и улыбнулся. Не знаю, видел он меня или нет? Может, по голосу узнал. Улыбнувшись в ответ, я сказал ему: – Иван, сейчас ты причастишься, в последний раз. Сможешь? Он закрыл глаза в знак согласия. Я его причастил и умирающий ушел в забытье. Уже потом его вдова сказала мне по телефону, что Иван пред кончиной пришел в себя. «У меня ничего не болит», сказал он, улыбнулся и почил. Отпевал я его на дому, в той комнате, где он и умер. Почему-то на отпевании никого не было. Видимо время было неудобное. Когда пришел отпевать, посмотрел на лицо Ивана, и остановился в изумлении: Вместо добродушного простоватого мужичка-лесовичка, в гробу лежал древний римлянин, и не просто римлянин, а римский патриций. Лицо изменилось и превратилось в Лик. Словно на привычных узнаваемых чертах лица, проступило новое внутреннее состояние его души. Мы успели, Иван… О, великая тайна смерти, одновременно и пугающая, и завораживающая. Она все расставляет по своим местам. То, что еще вчера казалось таким важным и нужным, оказывается не имеющим никакой цены, а на то, что прежде и внимания не обращали, становится во главу угла всего нашего бытия – и прошлого и будущего. Не нужно плакать об умерших, дело сделано, жизнь прожита. Нужно жалеть живых, пока есть время. А оно обманчиво, течет незаметно, и заканчивается внезапно. Там времени нет, там – вечность. Родственники Ивана почти не заходят в храм. Никто не заказывает в его память панихид и поминальных служб. Но я поминаю его и без них, потому что мы с ним за те полгода стали друзьями, а друзей просто так не бросают. отец Александр Дьяченко

1 просмотров • 3 месяца назад

Вразумление через скорби

врачебные истории дочь животные истории из жизни мама молитва моя половинка Папа покаяние семья

Пьяная молитва.

Крестила меня мама в 7 лет, в единственной действующей в городе в то время (1985 год) церкви, некоторое время посещал воскресную школу даже, лет до девяти. В общем, зерно было посеяно, и основы православной веры я знал с детства. Только благополучно я это всё забыл. Очень быстро. Учился в лингвистической школе, довольно успешно, и всё бы хорошо, и верующий, и перспектива получения престижного образования, но… с развалом Союза пришла и «долгожданная свобода». Подростками мы получили открытый доступ к табаку, спиртному. «Золотое детство» мое продолжалось до восьмого класса, а вот юность измерялась неизмеримыми литрами спиртного и блоками сигарет. В один из таких уже привычно проводимых мною дней утащили мы с какого-то двора пару куриц, вина набрали и «посидели душевно», так сказать. Иду я по поселку пьяней вина, в руке нога курицы жареная, ем, и – откуда взяться – мать навстречу (а надо отметить – матери я боялся как огня, порола меня как сидорову козу), глянула на меня и, ясное дело, за палкой. А я не будь дурак, с жареной курицей в зубах, пьяный (откуда в голову пришло), говорю: «Мама, я в церкву пошел». И дёру! Но дёру-то всё-таки в церковь дал, думаю – в церкви-то, поди, лупить не будет. Стою в разрушенном нашем сельском храме, жду, со страхом жду, мать жду с палкой, знаю – наказание жестким будет. Да как давай молиться: «Боженька, хоть чё мне пошли, но исправь меня и чтоб мамка не набила!» Мать, видно, домой ушла, и «праздник» этим же вечером продолжился. А ночью я с другом, не помня себя от влитого, взломал первый открывшийся в нашем поселке частный магазин. Вынесли водки, вина, конфет, сигарет на приличную по тем временам (пятьсот рублей) сумму. Конечно же, нашлись глаза и уши, в общем, сказали нам – либо возмещаете ущерб, либо на скамью. Куда идти? Где такие деньжищи взять неработающим малолеткам?! «Ну, послал Ты мне, Боженька, “хоть чё-нибудь”, – думаю, – там не попьешь!» В городском кафедральном соборе в это время шла полным ходом реставрация, там размещался краеведческий музей, и мама повела меня туда. Зашли к секретарю епархии, Царство ему Небесное, обрисовали положение мое бедственное. Стою, прошу – дайте пятьсот рублей, а я эти деньги отработаю, кирпичи буду таскать, стройка ведь полным ходом. Секретарь вдруг и спрашивает: «А чем ты, Вова, дома занимаешься?» – «Да чем, водку пью да на гитаре песни пою!» – честно отвечаю. «Ну, вот в хоре и попоёшь, отработаешь». Подписал владыка прошение мое о выдаче пятисот рублей и зачислении меня в штат. Вот уже двадцать два года я певчий кафедрального собора в Архиерейском хоре, семья у меня: умница-супруга и чудесная дочка. Пьяная молитва-просьба «Пошли мне, Боженька, хоть чё-нибудь» была не только услышана, но и незамедлительно, чудесным образом выполнена. Вспоминайте всегда, в любом состоянии, в любых ситуациях о Боге – слышит Он нас, любит Он нас и не оставит, если мы Его не оставим. И благодарить не забывайте, знаете, как я благодарен был за вино, за магазин. Не дал бы Бог это «чё-нибудь», не было бы того, что есть. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Владимир Черноскутов.

1 просмотров • 3 месяца назад

Вразумление через скорби

алкоголь вразумление дочь животные мама молитва моя половинка простая радость семья

Я проиграл тебя в карты и должен убить

Некоторое время назад в Сергиев Посад переехала из Белоруссии мама с двумя дочками. Они хотели жить при лавре, быть поближе к преподобному Сергию. Купили квартиру. Старшая дочка, Людмила, устроилась работать в столовую Московской духовной академии. Здесь она познакомилась с семинаристом, они искренне полюбили друг друга. С мамой и младшей сестрой она была просто счастлива от того, как складывается их жизнь. Но вот однажды вечером Людмила шла за лаврой в низине, рядом с оврагом. Неожиданно из-за кустов появился человек с ножом. Девушку парализовал страх, она тут же протянула преступнику свою сумочку. Но бандит сказал: «Мне не нужны твои деньги. Я проиграл тебя в карты и должен убить». В преступном мире бывает всякое. Этот бандит, проигравший всё в карты, поставил на кон чью-то жизнь. Ему, собственно, было всё равно, кто появится на пути в пустынном и темном месте. Карточный долг для бандита – долг чести. Оставалось только подкараулить жертву. Вот такой жертвой и оказалась эта бедная девушка. Вокруг никого, темнота, тут же – овраг, в который преступник мог сбросить бездыханное тело. А бедная девушка тихо, сквозь слезы произносила: «Мамочка, прощай» – и молилась, как могла. А мама, надо сказать, была далеко, в отъезде, и там, в далеком городе, она уже легла спать. И вдруг она в этот самый момент увидела во сне, что ее дочь лежит в гробу. Нестерпимая тревога и боль в сердце пробудили маму. Она упала на колени перед иконой Божией Матери и стала слезно молиться: «Пресвятая Богородица, помоги, спаси мою дочь!» Мы не знаем, как долго молилась мать, но только преступник вдруг потерял весь свой грозный вид и решимость. Он стоял как вкопанный, и только тихо сказал: «Иди». Так Людмила спаслась и пришла домой живой и здоровой. После этого друг-семинарист провожал ее каждый вечер. Через какое-то время они поженились. Но Людмила настолько была испугана случившимся, что приобретенную квартиру они продали и уехали назад в Белоруссию. Эта история, конечно, в том числе и о силе материнской молитвы, и о материнском чутком сердце. Молитвы матери остановили руку злодея. Мама, имя ее в миру было Татьяна, со временем сильно разболелась и приняла монашеский постриг. Она уже находилась на грани смерти, ей благословили принять схиму. Но как только она стала схимницей, смерть отступила, и так мама жила многие-многие годы. Добавлю, что этот страшный случай завершился наибольшими благословениями Божиими. Людмила – жена священника, а их собственные дети стали: сыновья – священниками, дочери – женами священников. Младшая сестра Людмилы – тоже жена священника. Вот так Господь управил жизнь этой семьи.

1 просмотров • 3 месяца назад

Вразумление через скорби

бандиты внутренняя сила дети дочь животные истории из жизни мама молитва моя половинка семья сын

💝 Помогите шестерёнкам проекта крутиться!

Ваша финансовая поддержка — масло для технической части (серверы, хостинг, домены).
Без смазки даже самый лучший механизм заклинит 🔧

Поддержать проект

Помолитесь за моего мужа

– Да, молитва – великая сила, продолжил рассказ батюшка. – Был у меня один родственник, умер уже, по-христиански, слава Богу, с Покаянием и святым Причастием. Жена его в храм ходила и все меня просила: «Помолись за моего мужа окаянного, пьет беспробудно!..» Дядя Коля работал кочегаром, запойный был мужик. Но и в запое работу не оставлял, а там, в кочегарке, и оставался ночевать с бутылкой, домой не шел. Пробовал я увещевать его, уговаривать. Какое там! Послал он меня, как мальчишку, подальше: «Ты, – говорит, – не лезь не в свое дело. Твое дело – кадилом махать, а мое – печи топить. Иди, откуда пришел». Молился за него весь год, на каждой службе. А потом еще и прихожанам своим задание дал читать 40 дней за дядю Колю акафист Божией Матери в честь иконы «Неупиваемая чаша». И что вы думаете? Дней через 40 прибегает дядя Коля сам в храм, трясется, перепуганный. «Что случилось, дядя Коля?» – спрашиваю. А он мне: «Белая горячка у меня, батюшка, спасай!» «Так это к врачам тебе, дядя Коля», – говорю. А он: «Нет-нет! Это духовное, тут только Бог меня спасет!..» И рассказал: «Сижу я вчера у печи. Ну, выпил маленько, но пьяным не был. Так, вместо снотворного, шоб уснуть. Сижу, смотрю в огонь. И вдруг вижу: женщина страшная в белом с косой!.. Смотрит на меня горящими глазами и говорит мне: “Заберу я тебя, Николай, и будешь@ ты в этом огне вечно гореть!..? Я так сознание и потерял со страху». И перестал пить дядя Коля, в храме каждое воскресенье был, золото, а не человек. Все его любили. Год назад умер он кончиной праведника. Вот что значит молитва… Рассказы сельского священника. Записал Сергей Герук

1 просмотров • 3 месяца назад

Вразумление через скорби

алкоголь внутренняя сила врачебные истории молитва моя половинка Папа покаяние семья

Письмо с того света

«Меня зовут Брусилов Андрей Иванович. Я родился в 1969, а умер в 2010 году. Я прожил на свете сорок один год и два месяца. Вернее, прожил я восемь месяцев, а существовал в теле тридцать девять с половиной лет – ровно до того дня, как узнал, что у меня рак. Теперь я умер и решил предупредить тех, кто это прочитает, чтобы и они не прожили большую часть жизни так же бессмысленно, как это сделал я. Родился я в далеком 1969 году. Рос, жил «как все». Это страшное словосочетание, которым, как правило, и обозначается жизнь без смысла. Я был не хуже и не лучше всех моих знакомых. Служил в армии, окончил строительный университет, женился, в девяностых начал заниматься бизнесом. Мечтал о своем доме. Я умел проектировать и знал в этом толк. Сначала организовал небольшую фирму по продаже стройматериалов, потом дело пошло вверх и мы выросли до солидной строительной компании. Пока я занимался бизнесом, у меня родилась дочь Оксана. Жена не работала, на ней были все домашние дела. Вы знаете, как пахнет тело у маленького ребенка? Говорят, этот запах особенный, его невозможно ни описать, ни сравнить с чем-то, он необыкновенный. Так вот, я этого запаха не знаю. Я изредка брал ребенка на руки, но и то лишь для того, чтобы положить в коляску и пойти в парк погулять. Пока мы гуляли, я прикидывал сметы и рассчитывал, что лучше купить и как выгоднее продать. Поэтому я не заметил, как мой ребенок вырос и самостоятельно пошел ножками, как он сказал первое слово, как учился читать и писать. Мне было некогда. Я уже начал стройку дома по индивидуальному проекту. Кроме дома, на этом же участке я планировал разбить шикарную парковую зону с лавочками, садом камней, фонтаном, садовыми деревьями, чтобы можно было гулять с семьей, сидеть на зеленой лужайке, наслаждаясь пением птиц и неспешно попивая кофе, завернувшись в плед, когда придет осенняя прохлада… Я так мечтал. Но этому не суждено было случиться, потому что я умер. Когда мы заливали бетон под фундамент дома, дочка пошла в первый класс. Я не смог ее отвести первый раз в школу, потому что была важная встреча с подрядчиками. Когда возводили стены дома, дочка подходила ко мне не раз с просьбой помочь с домашкой. Я целовал ее в головку и отправлял к маме, потому что у меня были важные расчеты. С женой я также общался редко, потому что… потому что мне надо было работать. От ее просьб пройти погулять я увиливал отговорками, и в конце концов она перестала меня доставать своими просьбами. Даже во время отпуска, когда была возможность побыть вместе, я не отрывался от компьютера, проверял сметы, проводил онлайн заседания, в общем, активно готовился к счастливой жизни, которую мне не суждено было прожить. На самом деле я не жил, я спал и видел сон о том, как буду когда-то жить. Проснулся я тогда, когда поломал руку, копаясь в саду, при этом усилия мои были сделаны незначительные. Гипс наложили, но непонятна была причина этого перелома. Решили проверить и оказалось, что это метастазы, которые шли от печени. Анализы показали, что они уже везде и об операции не может быть и речи. Все врачи были единодушны в том, что я скоро умру, но были разногласия в отношении того, когда это случится. Сначала я в это не поверил, потом упал на такое дно отчаяния, что если бы меня тогда кто-то пристрелил, то я бы перед этим целовал ему руки. А потом… потом я смирился и принял то, что ухожу из этого мира. И вот тогда я наконец проснулся…. Я с изумлением стал смотреть на мир и с удивлением заметил, что вокруг меня кипит жизнь, о которой я раньше не имел ни малейшего представления. Потрясением для меня был зимний рисунок на окне. Я долго не мог оторваться от его замысловатого узора. Когда я насыпал на подоконник зернышки подсолнуха, то увидел синичек, наверное, тоже первый раз в жизни. Они, оказывается, подлетают и по очереди хватают зернышко, отлетая сразу, чтобы его разлузать на ближайшей ветке. Спокойно и без гама, в отличие от воробьев, которые устраивают драки и разборки, кому больше достанется. Мне осталось совсем мало времени, и я жадно начал жить. Я взял жену за руку и пошел с ней гулять. Боже мой! Какое это потрясающее чувство, когда в твоей руке рука любимого человека, ты идешь и чувствуешь ее тепло, и тебе больше ничего-ничего не надо. Как я мог этого раньше не понимать! Дочь…Я зашел к ней в комнату и впервые обнял. Нет, я, конечно же, обнимал ее и раньше, но это были не объятия, а так, поверхностные касания, которые я даже не ощущал. А теперь, первый раз в жизни, я почувствовал ее любовь. Ее нежное маленькое сердце было наполнено любовью и преданностью. Я крепко обнял Ксюшу за хрупкую талию, положил голову на ее плечико и стал рыдать навзрыд, как маленький ребенок. Я не помню, сколько это длилось, но она неподвижно стояла все это время, крепко меня обняв. Передо мной начал открываться новый мир. Осень угощала меня своими запахами. Мятые листья клена пахли прошедшим жарким летом. Очаровывали своей красотой утренние капельки росы, в выпуклых отражениях которых отражались первые солнечные лучи. Стаи птиц собирались на оголяющихся осенних деревьях и загадочно о чем-то говорили на своем непонятном языке. Я чувствовал, что и они, так же, как и я, боятся лететь в другие края, но и им, так же, как и мне, придется это сделать. Последний мой отдых на море с семьей был в середине октября. Странно, я ездил с ними на моря иногда даже по два раза в год, но тут впервые для себя обнаружил, что море, оказывается, пахнет. Это романтический запах алых парусов, и мне казалось, что следы на песке оставили воздушные ступни Асоль, когда она ходила вдоль береговой линии, слушала музыку волн и мечтала о своей любви. Море мне напомнило что-то далекое, забытое, детское: родителей, советскую базу отдыха, запах варенных в ведре креветок. Но казалось, что это все было не со мной, а с кем-то другим. И тут я вдруг вспомнил уже совсем забытый эпизод из моего детства. Когда я помог нашей соседке с пятого этажа спуститься вниз, на лавочку возле подъезда. В доме лифта не было, а у нее были больные ноги. Поэтому она очень редко выходила на улицу. Я помню, как помог ей сесть на скамейку, как она подняла глаза и сказала: «Ах какая благодать, как хорошо-то, какая благодать». Хорошо? На улице слякоть, грязь, сыро, что здесь хорошего? Помню, как я тогда удивился, но ничего не сказал. А вот теперь смотрю на все это и думаю – а как же и впрямь хорошо, какая благодать! Как хорошо, когда ты можешь своими легкими вдыхать вот эту осеннюю свежесть, когда можешь чувствовать на лице мокрые капли дождя…и слез, которые мелкой соленой струйкой стекали с моих угасающих глаз. Раньше я никогда не молился. Во время венчания батюшка нам сказал, что нужно дома читать «Отче наш» и что-то еще. Я тогда взял себе за правило перед сном читать «Отче наш». Читал я эту молитву механически, как заклинание, и шел спать. Теперь все стало по-другому. Я понял то слово, с которого начиналась молитва. Отец… любящий, от Которого зависит вся моя жизнь, связи с Которым я не имел, а теперь обрел. Странное чувство дикого страха смерти и новых зарождающихся отношений с Богом, основанных на любви. От отчаяния меня спасала лишь надежда на то, что Он, мой Отец, здесь, рядом, что Он меня слышит, понимает, любит, знает, что внутри меня происходит. Это не снимало моих страхов, но как-то преображало их, давало силы владеть собой. У меня возникла колоссальная потребность в молитве. Не молиться было уже невозможно. Молитва и жизнь стали чем-то целым. Все переосмыслялось радикально. То, что было важным и значимым, стало мелкими и ничтожным. А то, чему я раньше не уделял внимания, стало самым важным. Тепло друзей, любовь родных, непреходящая ценность каждого ускользающего мгновения жизни. Но ведь, в самом деле, какая разница во что ты одет, какая у тебя машина или сколько у тебя денег. Важно то, что ты можешь любить, жить, делать добро, благодарить, духовно расти. В этом всем и заключается настоящая радость бытия. Господи Боже мой! Мне только сейчас, на пороге смерти, дошло, что истинным моим призванием, как и каждого из нас, было БЫТЬ, а не ИМЕТЬ. Я должен был давать пример того, каким должен быть муж, отец, друг, просто прохожий по жизни, к жизни не безразличный. Вся моя жизнь до болезни была карнавалом, на котором я танцевал в маске, меняя ее в зависимости от танца и партнера. Я плавал на поверхности воды жизни, в то время, как все самое ценное и значимое было в ее глубине. Я начал болеть и страдать, но мне казалось, что вместе с болью с меня выходит что-то дурное и мерзкое. Все, что я мог получать от Бога и от людей, вызывало у меня огромное чувство благодарности. На каждый добрый жест, улыбку, доброе движение сердца я готов был ответить объятием и слезами любви. Все люди мне стали казаться такими добрыми и хорошими, да так, что я не переставал удивляться их доброте. Хотелось только одного – всех миловать, всех прощать, всех благодарить, всем желать спасения души. Когда медсестра зашла ко мне в палату, поправила подушку и одеяло, я уже не мог поблагодарить ее словами, потому что не мог говорить, но сердце мое заплакало слезами благодарности. Я не мог уже благодарить всех тех, кто стоял у моей могилы, но я каждого из них обнял своим сердцем и со слезами сказал каждому «СПАСИБО». Я хочу, чтобы вы это знали. Знали, что я вас всех очень сильно люблю. Что такое жизнь, я понял только в самом ее конце. И я благодарен Богу, что Он дал мне такую возможность, ведь ее могло бы и не быть. Я понял, что такое счастье. Его невозможно найти, поймать и посадить в баночку. Оно, как мотылек, там умрет. Счастье – в текущем моменте, оно не уловимо. Счастье – это радость. Это постоянное непреходящее чувство внутреннего блаженства. Счастье – это Бог, которого я обрел в конце пути и упал в Его открытые объятия».

1 просмотров • 3 месяца назад

Вразумление через скорби

алкоголь врачебные истории дети доброе слово дочь животные истории из жизни мама молитва моя половинка Папа простая радость семья христианская любовь

Лёха был правильным пацаном.

Леха был правильным пацаном. После ПТУ шабашил на стройках, не дурак был выпить и подраться, но матери и сестрам деньгами помогал. Ему уже стукнуло хорошо за тридцать, когда в их строительной бригаде появился Сыч. Точнее, Константин, но работяги вскоре прозвали его Сычом. Странный он был парень. Высокий, плотный, с волосами, собранными в хвост на затылке, всегда смурной. Отказывался от курева и вина, бубнил чего-то себе под нос и совсем уж не выносил мужских разговоров про женский пол — краснел, бледнел, а то и вовсе уходил подальше. С ним было трудно общаться, а еще труднее — работать, потому что работал он честно. Вся бригада спешит кое-как закончить объект и смыться с участка, а из-за Сыча приходится вкалывать до заката — потому что он по правилам замешивает раствор и дожидается полного высыхания. Чудика пытались бить, но драки как-то не получалось, он всегда умудрялся избежать разборок. Озверев, бригада пошла к прорабу Михалычу с требованием убрать это чудо-юдо. Мол, не наш он совсем, да и работает плохо. Но Михалыч отмахнулся: «Хватит бухтеть, мужики! Костя — самый правильный из вас, просто несчастье у него. Не повезло парню… а всё эти, будь они неладны, попы». Леху эта новость прямо-таки поразила. Что за попы, что за чепуха? Просто у Сыча с головой не в порядке. Но все-таки он загорелся про этих попов узнать подробнее, вытянуть из Кости его историю. Зачем? А чтобы потом всей бригадой посмеяться. Так бы все это и оставалось в планах, но случай подвернулся сам. Стояла Светлая Седмица (о чем никто из работяг и не задумывался) — и тут вдруг Сыч явился на объект с подарками! Каждому в бригаде вручил он по куличу и паре крашеных яиц, а вдобавок спел что-то церковное. Тут-то над ним и заржали. Только недолго — увидели его глаза, потемневшие от гнева. Сыч переменился вмиг. Начал кричать, обзывать богохульниками — а после неожиданно расплакался. Встал на колени, произнес: «Простите, братья, меня окаянного!», вытер слезы рукавом и побежал на выход. А мужики сидели как пришибленные. Вот тут Леха и осознал: Сыча спасать надо! Человек ведь, жалко его! И он начал действовать. Взял в конторе у Михалыча адрес Кости — тот, оказалось, не имел своего жилья, снимал комнатку у кладбищенского сторожа. В сторожке Леха Сыча не застал, зато пообщался со сторожем. Звали его Женька, был это пожилой дядька, большой любитель поддать. Леха поставил выпивку — и за рюмкой вина узнал немало интересного о Косте. Оказалось, он — расстрига. Что это значит, Леха понимал не вполне, даже думал, уж не охотятся ли за Сычом менты? По Женькиным словам, приехал Костя откуда-то из Костромской области, о себе говорил мало, все больше книжки читал, особенно ту, что в черном переплете и с крестом. Да еще постоянно молился и плакал. А то вдруг нехило поддавал, ходил к какой-то путане, на которой думал жениться. Потом на несколько дней пропадал, и вновь по кругу: молитвы, книжки, рюмка… В церковь тоже ходил, но изредка. Пока ошарашенный Леха переваривал эту информацию, пришел и сам Костя-Сыч. Сел к ним, молча налил себе стопку — и начался долгий разговор. Сторож Женька, впрочем, быстро вырубился, а Леха с Сычом сидели до утра. Оказалось, Сыч верил в Бога — по-настоящему, серьезно. С юности мечтал стать монахом, и стал — получил благословение своего духовника, в 18 лет поехал в монастырь под Калугой, был трудником, послушником, а в 25 лет принял постриг. И все до поры до времени было у него хорошо: молился, трудился, как и все. А потом что-то с ним стряслось. «Бес попутал», пояснил Костя. Он стал дерзить игумену, братии, пропускал службы. Однажды сбежал из обители и пошел к девице легкого поведения. Переночевал у нее, вернулся в монастырь. Там игумен его наказал, и вроде бы подействовало, Костя опомнился, и целый год все было хорошо. А потом все пошло по новой. После дикого скандала с игуменом он сказал, что не хочет больше быть монахом. Ему дали время, много времени, с ним беседовали старцы — но Костя их выгонял, оскорблял. За него молились — но это не шибко помогало. И тогда его расстригли. Он перестал быть монахом и не мог больше оставаться в обители. Ему дали денег на дорогу и молитвенник — и Костя ушел в мир. А в миру все завертелось. Ни дня без выпивки и женщин. Ни дня без слез, когда хмель сойдет, а совесть проснется. Костя начал ездить по разным монастырям, просился в послушники, его принимали — но спустя пару дней или приходилось его выгонять, или он сам уходил. Постепенно по обителям и вовсе пошла о нем недобрая слава. Расстрига — это как клеймо. Как с этим жить, он не знал. Вписаться в мирскую жизнь, стать обывателем у него тоже не получалось. Заработать денег он мог, мог обзавестись имуществом, жильем — но постепенно начал осознавать, что все это ему не слишком нужно. То время, которое он провел в монашестве, не прошло ведь для него бесследно. Он видел и чудеса, совершаемые по молитвам старцев — как исцелялись алкоголики, как у бездетных родителей рождались дети. Многое он видел. Глубоко веровал. И предал. Лехе в диковинку было все это слышать, особенно про чудеса. Вот бы встретиться с такими старцами, подумалось ему вдруг. Тогда, возможно, он и пить перестал бы, и работу себе нашел получше, и семьей обзавелся. И вспомнилось ему разное: покойный отец, смертным боем избивавший мать по пьяни, загулы старшей сестры, вечный поиск денег на выпивку. Стало ему горько — и тут он сам заплакал, как совсем недавно Сыч. А тот принялся утешать Леху, бубнил что-то. Они обнялись как собутыльники — и оба уснули. Утром в сторожке Сыча не оказалось — Женька сказал, что тот в город поехал, в храм. Леха кивнул и поехал на стройку. Но все уже было как-то не так. Обрывки ночных разговоров с Сычом не выходили из его головы, и это заметили в бригаде, принялись шутить: уж не заколдовал ли тебя Сыч? Прошло несколько дней. Леха, протрезвев, пытался заговорить с Костей, но тот на разговоры не велся, а вскоре и вовсе заявил, что бросает работу и уезжает далеко. И вот тут-то Леху что-то подтолкнуло: он попросился с Сычом за компанию, и тот, странное дело, не отказал. Они поехали на остров Валаам, о котором раньше Леха и понятия не имел. Устроились в монастырь трудниками. Поначалу было очень непривычно. С одной стороны, вкусная еда, пироги с грибами и ягодами. С другой — и это Леху сильно напрягало! — никакого вина. Однако понемногу он втянулся. Началась у него какая-то другая жизнь. Убирали картошку, помогали на кухне, работы было глаз не поднять. Зато чувства после этой работы были совсем другие, чем раньше, на шабашках, где заколачивал он немалые деньжищи. А тут бесплатно — но почему-то радостно. Недалеко лес, красота неописуемая. Монахи, молодые и старые, с добрыми лицами, всегда готовы помочь. Будто в семью попал! А вот с Костей-Сычом было неладно. Из храма тот всегда выходил в слезах, ничем не мог утешиться. Лехе так жалко его стало, что пошел к старому монаху, которого называли прозорливым. Рассказал ему все, что знал о Сыче, спросил — как же ему помочь? Может, обратно в монахи принять, чтоб не мучился? Старец улыбнулся в бороду, а потом серьезно сказал: «Не о Сыче ты сейчас должен думать, а о своих грехах. А Константина поблагодари за то, что открыл тебе себя самого. И молись за него. Может, Господь и смилуется, как над апостолом Петром. Богу все возможно». Леха понял одно: назад Сыча не примут, и начал возражать: как же так? Погибает же человек. И тогда старец произнес печально и твердо: «Он сам оставил Христа, сынок. Насильно ко Христу никого привести нельзя». Только тут до Лехи дошел весь ужас драмы Сыча. Тот потерял всё. Остался совершенно один. Тем более нельзя его бросать! А что можно сделать? Старец советовал молиться, но как? Леха ведь не монах, не умеет… …Пролетело два года. Вместе с Сычом Леха трудился в монастыре, научился молиться утром и вечером, ходил на церковные службы, исповедовался и причащался… и как-то вдруг понял, что хочет стать монахом и остаться здесь, на острове. О том, чтобы вернуться к прежней беспутной жизни, уже и помыслить не мог. Его благословили принять иноческий постриг, только не на Валааме, а в другом монастыре, в глубинке, куда Леха вскоре и уехал. Теперь он уже не Леха, а инок Леонид. Что же до Сыча, тот остался трудником на Валааме — хотя, быть может, там его сейчас уже и нет. Через несколько месяцев после отъезда инок Леонид получил от него открытку, где написано было только «Слава Богу, я жив». Что это значит? Быть может, он был прощен и трудится где-нибудь во славу Божию? Не зря же Господь свел его на жизненном пути с Лехой… Автор: Вера Евтухова

1 просмотров • 3 месяца назад

Вразумление через скорби

алкоголь дети доброе слово животные за пределами логики испытания истории из жизни мама молитва моя половинка Папа покаяние простая радость семья сын христианская любовь чудеса

Показано 64-72 из 97 рассказов (страница 8 из 11)