Видео-рассказы

Духовные истории и свидетельства, которые вдохновляют и поучают

Отчитка бесноватой девушки

Однажды в церковь приехала греческая семья: отец, мать и дочь, которая была одержима демоном. Она рвала на себе одежду, убегала в лес, где ее приходилось разыскивать так, как охотники выслеживают зверя. Иногда с ней случались припадки: она кричала, царапала себе лицо, била себя кулаками по голове, рвала волосы, как будто невидимый огонь жег ее внутренности. Они просили меня отчитать их дочь. Мне не приходилось до этого читать молитвы об изгнании демонов. Я по своей неопытности согласился. Еще до этого случая митрополит, тогда архимандрит, Зиновий сказал мне: «Будь осторожен с отчиткой; некоторые молодые священники брались за это непосильное для них дело, но и себе повредили, и другим не помогли». Я спросил: «Как мне быть, отказывать в таких просьбах?». Владыка Зиновий ответил: «Соглашайся только в самых крайних случаях, и то лучше отслужи молебен с акафистом, а затем прочитай канон на изгнание бесов, а не заклинательные молитвы». Видно, владыка знал мою немощь и под моей внешней горячностью видел самонадеянность и гордыню. В церкви никого не было, кроме несчастной девушки и ее родителей. Казалось, девушка не видела и не слышала нас; она не говорила ни слова. Я поставил аналой с крестом и Евангелием на середину храма, вынес Требник и стал искать молитвы «о обуреваемых злыми духами». И вдруг девушка, которая сидела молча, как окаменевшая, стала проявлять беспокойство: она с испугом озиралась по сторонам, словно не понимая, куда попала. А когда я нашел нужное в Требнике место и приготовился читать, молча вскочила со скамейки и бросилась к двери. Родители с трудом удержали ее. Тогда меня поразило, как это девушка могла заранее почувствовать, какие именно молитвы я буду читать. Родители подвели ее к аналою, держа за руки. Мать что-то ласково шептала ей на ухо, гладила по голове и лицу. Я начал чтение, и вдруг из уст девушки вырвался какой-то злобный, нечеловеческий и даже не звериный крик. В нем звучала боль, ненависть и безысходная тоска. Я обернулся и увидел ее глаза: это были глаза не человека — демон смотрел через них. Я помню, как в детстве гулял по винограднику с матерью, и вдруг недалеко от нас что-то зашевелилось в траве; это была змея: она подняла голову, вытянула туловище вверх, как будто готовясь к броску. Нас отделяла глубокая канава с водой, которой поливали сад. Змея не переползла бы через эту канаву, но какой-то страх перед этим гадом, как перед непримиримым врагом, заполз в мое сердце. Мать схватила меня за руку и быстро повела прочь. Теперь, видя глаза этой бесноватой, я ощутил ужас демонического мира. Демон, беспощадный враг и убийца, в котором одно только чувство — ненависть, наполняющая его,- смотрел на меня. Перед этой жгучей злобой взгляд змеи, готовящейся к прыжку, чтобы вонзить свои ядовитые зубы в жертву, показался бы взглядом ребенка. В глазах, которые смотрели на меня, открывалась адская бездна, где нет света. Это была смерть. Не простая смерть, как переход из этого мира в другое бытие, а вечная смерть, где нет ни пощады, ни перемены, ни конца, ни уничтожения, ни забвения; это была как бы душа самой смерти, в сравнении с которой состояние трупа в могиле, разъедаемого червями, кажется тихим сном. Казалось, что ад, выплеснувшийся из-под земли, застыл в этих диких глазах. Взглянув в них, я почувствовал то, что знал умом: у сатаны не может быть раскаяния, у него нет по¬щады. Мне стало понятно и другое: мучения, которые причиняют люди друг другу, пытки, которым подвергали в застенках невинных, бессмыс-ленное уничтожение народов, ужасы гонений на христианство, кровожадность тиранов — все это присутствие страшной адской силы на земле. За спиной этих обезумевших некроманов и садистов, как тень, стояли демонические существа и диктовали им свою волю. Я верил в учение Церкви об аде и рае, но считал образы рая и ада, описанные у святых отцов и в житиях святых, только сложной символикой, имеющей ассоциативное сходство с реалиями этого мира, а образы ада — вообще некими абстракциями, определенным условным языком. Но отчитка юной гречанки показала мне, что эти образы ближе к буквальной реальности, чем мне казалось раньше. К концу отчитки изо рта девушки пошел смрад. Это был смрад не гнили, не человеческого тела — это был смрад, в котором все более явственно ощущался запах серы. Здесь самовнушение не могло иметь места: какой-то гадкий запах гари сменился запахом жженой серы. Наконец девушка почувствовала изнеможение, она как бы размякла на руках родителей, и они опустили ее на пол .Эти люди приехали на отчитку еще раз. Девушка уже говорила с матерью и отвечала на вопросы, она даже пыталась рассказать мне что-то из своей жизни, но мало понимала по-русски и смущенно улыбалась. Когда я вынес книгу для отчитки, испуг опять появился на ее лице. Она жалобно посмотрела на нас, как будто просила не мучить ее, а затем снова порывалась бежать из церкви. После этого у меня начались страшные искушения, притом неожиданные, странные, к которым я не был подготовлен. Митрополит Зиновий, у которого я исповедовался, запретил мне заниматься отчиткой, по крайней мере, несколько лет. Затем у меня стал болеть и темнеть палец на ноге, как при начавшейся гангрене. Владыка сказал, что будет молиться о моем здравии, но если это гангрена, то лучше сразу сделать ампутацию. Гангрены не оказалось, но палец был наполнен гноем. Известный врач Турманидзе, который меня лечил, сказал: «Хорошо, что ты не попал в руки других хирургов, а то бы они сразу отрезали палец, не разобравшись, в чем дело». Но мне пришлось полежать в постели несколько недель. Вскоре после этого меня перевели на другой приход. Еще хочу добавить, что после второй отчитки я сказал родителям этой девушки, чтобы они принесли покаяние в своих грехах, и отец рассказал о том, в чем чувствовал себя виновным: он зачал свою дочь в Великий пост, притом в состоянии опьянения. Еще он рассказал, что его отец — дед несчастной девушки — служил в сельсовете и подписал распоряжение о закрытии церкви в их селе. Потом он взял часть камней от полуразрушенного забора закрытой и разоренной церкви и употребил для своего сарая и ограды. Соседи говорили: «Не делай этого», но он не послушался, а потом пришла болезнь: у него стали дрожать руки, так что он даже ложку не мог донести до рта, и в последние годы до смерти его кормили, как маленького ребенка. Храм не разрушили, а только за¬рыли. Я посоветовал этому человеку ухаживать за храмом, следить, чтобы в окнах были стекла, не протекала крыша, а если можно, взятые камни по¬ложить на прежнее место и с односельчанами исправить забор. Он сказал, что готов сделать больше, лишь бы дочь его стала здоровой.. Архимандрит Рафаил (Карелин).

1 просмотров • 3 месяца назад

За пределами логики

Она ожила на третий день после смерти.

Она увидела свое тело со стороны — лежащим на операционном столе. Вокруг суетились медики. К груди прижали похожий на утюг прибор. — Разряд! — крикнул профессор Псахес. Тело дернулось. Но она не почувствовала боли. Клиническая смерть — Разряд! — Сердце не реагирует! — Разряд! Еще! Еще! Врачи пытались «завести» ее сердце почти полчаса. Она увидела, как молодой ассистент положил руку на плечо профессору: — Борис Исаакович, остановитесь. Пациентка мертва. Профессор стащил с рук перчатки, снял маску. Она увидела его несчастное лицо — все в капельках пота. — Как жаль! — сказал Борис Исаакович. — Такая операция, шесть часов трудились… — Я здесь, доктор! Я живая! — закричала она. Но врачи не слышали ее голоса. Она попыталась схватить Псахеса за халат, но ткань даже не шевельнулась. Профессор ушел. А она стояла возле операционного стола и смотрела, как завороженная, на свое тело. Санитарки переложили его на каталку, накрыли простыней. Она услышала, как они говорят: — Опять морока: приезжая преставилась, с Якутии… — Родня заберет. — Да нет у нее никакой родни, только сын-малолетка. Она шла рядом с каталкой. И кричала: — Я не умерла! Я не умерла! Но никто не слышал ее слышит... Монахиня Антония вспоминает свою смерть с трепетом: — Господь милостив! Он любит всех нас, даже распоследнего грешника… Антония постоянно перебирает четки. Ее тонкие пальцы дрожат. Между большим и указательным видна старая татуировка — едва заметная буква «А». Матушка Антония перехватывает мой взгляд. Я смущаюсь, словно подсмотрел что-то запретное. — Это память о тюремном прошлом, — говорит монахиня. — Первая буква моего имени. По паспорту я Ангелина. В юности страсть какая бедовая была… — Расскажите! Матушка Антония испытующе глядит на меня. Такое ощущение, что она видит меня насквозь. Минута кажется вечностью. Вдруг замолчит, вдруг откажет? Наша встреча не была случайной. В Печоры Псковской области, где вблизи знаменитого Свято-Успенского монастыря живет 73-летняя матушка Антония, я приехал, получив весточку от знакомых верующих: «У нас чудесная монахиня есть. На том свете побывала». Матушка Антония, как оказалось, в недавнем прошлом была строительницей и настоятельницей женского монастыря в Вятских Полянах Кировской области. После третьего инфаркта по слабости здоровья была отправлена на покой. С журналистом «Жизни» согласилась встретиться только после того, как получила рекомендации от духовных лиц. Мне кажется, что она мою просьбу отсылает куда-то наверх. И получает ответ. У меня замирает дыхание. Наконец она произносит: — Расскажу. Не зная моего прошлого, не понять того, что случилось со мною после смерти. Что уж было — то было… Матушка Антония совершает крестное знамение. Еле слышно, одними губами, шепчет молитву. Чувствуется, что возвращение в прошлое требует от нее немалых душевных и физических усилий, словно пловцу, которому предстоит нырнуть в бурлящий водоворот. — Родилась я в Чистополе. Это маленький городок на Каме в Татарии. Папа, Василий Рукавишников, ушел на фронт добровольцем. Погиб на Брянщине, в партизанах. Мама, Екатерина, вновь вышла замуж — за старика, он лет на тридцать был старше ее. Я до того возненавидела его, что убежала из дома. Попала в детдом в Казани. Сказала, что сирота. В конце войны обучили меня вместе с подругами на мотористок и отправили на шахту в Свердловскую область. В первый же день мы бунт устроили — из-за приставаний. Мы малолетки, а шахтеры там ушлые. В первый же день облапали… Ну я и подбила подруг в Москву бежать, к товарищу Ворошилову. Жаловаться. Добирались на подножках вагонов, отчаянные были, смелые. Заночевали в парке Горького, в кустах, прижимаясь друг к другу… Ворошилов — Утром я, как самая маленькая, на вид мне давали лет двенадцать, пошла в разведку. Выбрала на лавочке дяденьку посолиднее. Подошла, спросила, как Ворошилова найти. Дяденька ответил, что запись на прием ведется в приемной Верховного Совета на Моховой улице. Нашли мы эту приемную. Явились туда всей гурьбой. «Куда?» — спросил нас милиционер у двери. — «К Ворошилову!» — «Зачем?» — «Это мы только ему скажем». Милиционер отвел нас в какой-то кабинет. За столом толстый начальник сидит. Глянул на нас строго: «Рассказывайте!». А я как заору: «Бежим, девчонки! Это не Ворошилов!». Такой шум мы устроили, что все сбежались. И тут вижу, как Ворошилов входит. Я его по фотографиям знала. Увел нас с собой. Велел принести бутербродов, чаю. Выслушал. И спросил: «Учиться хотите?» — «Да!» — «Скажите на кого, вам выпишут направление». Я выбрала геологический техникум в Кемеровской области… А там беда вышла — с ворьем связалась. По глупости и от голодухи. Нравилось мне, как они живут: рисково, красиво. Татуировку сделала, чтобы все видели, что я фартовая. Только погулять долго не получилось: нашу шайку поймали… В тюрьме мне не понравилось. — Когда вышла на свободу, дала клятву себе: никогда за решетку не попадать. Вышла замуж, уехала в Якутию — в поселок Нижний Куранах. Работала там в «Якутзолоте». Орден даже заслужила — Трудового Красного Знамени… Сначала все в семье ладно было, сыночка родила, Сашеньку. Потом муж пить начал. И бил из-за ревности. Потом бросил. Горевать не стала — так с ним намучилась! А тут еще болезнь навалилась. Сначала значения не придала, а потом, как уж прижало (несколько раз сознание средь бела дня теряла), к врачам пошла. Обследовали и нашли опухоль в голове. Отправили срочно в Красноярск, в клинику мединститута. Я плачу: "Спасите! У меня сынок один, еще школьник — круглым сиротой останется!». Профессор Псахес взялся прооперировать… Знала, что операция опасная, боялась страшно! Тогда и про Бога вспомнила. Прежде такой атеисткой была, богохульницей, а тут на ум молитва пришла. Вернее, стишок духовный, которому меня однажды в детстве одна женщина обучила. «Сон Богородицы» называется. Про Иисуса, все Его страдания. Почти все Евангелие в этих стихах пересказано… Повезли меня на операцию, а я дрожу и «Сон Богородицы» шепчу. Дали наркоз, сверлить череп стали… Я боли не чувствую, но все слышу — как с головой моей возятся. Долго оперировали. Потом, как сквозь сон, услышала, как меня по щекам хлопают. «Все, — говорят, — просыпайся!» Я очнулась от наркоза, дернулась, хотела встать, подняться, тут сердце и остановилось. А меня словно что-то наружу из тела вытолкнуло — из себя, будто из платья, выскользнула" …Каталку с безжизненным телом отвезли в холодную комнату без окон. Ангелина стояла рядом. Видела, как ее труп переложили на железный топчан. Как стащили с ног бахилы, которые были на ней во время операции. Как привязали клеенчатую бирку. И закрыли дверь. В комнате стало темно. Ангелина удивилась: она видела! — Справа от моего тела лежала голая женщина с наспех зашитым разрезом на животе, — вспоминает монахиня. — Я поразилась: прежде никогда не знала ее. Но почувствовала, что она мне почти родная. И что я знаю, от чего она умерла, — случился заворот кишок. Мне стало страшно в мертвецкой. Бросилась к двери — и прошла сквозь нее! Вышла на улицу — и остолбенела. Трава, солнце — все исчезло! Бегу вперед, а мне дороги нет. Как привязанная к больнице. Вернулась обратно. Врачей, больных в палатах и коридорах вижу. А они не замечают меня. Глупая мысль в голову пришла: «Я теперь человек-невидимка!». Смешно самой стало. Стала хохотать, а меня никто не слышит. Попробовала сквозь стену пройти — получилось! Вернулась в мертвецкую. Опять увидела свое тело. Обняла себя, стала тормошить, плакать. А тело не шевелится. И я зарыдала, как никогда в жизни — ни раньше, ни потом — не рыдала… Матушка Антония рассказывает: — Вдруг рядом со мной, как из воздуха, появились фигуры. Я их для себя назвала — воины. В одежде, как у святого Георгия Победоносца на иконах. Почему-то я знала, что они пришли за мной. Стала отбиваться. Кричу: «Не трогайте, фашисты!» Они властно взяли меня под руки. И внутри меня голос прозвучал: «Сейчас узнаешь, куда попадешь!» Меня закружило, во мрак окунуло. И такое нахлынуло — страсть! Боль и тоска невозможная. Я ору, ругаюсь всяко, а мне все больнее. Про эти мучения рассказать не могу — слов таких просто нет… И тут на правое ухо вроде как кто тихонечко шепчет: «Раба Божия Ангелина, перестань ругаться — тебя меньше мучить станут…» Я затихла. И за спиной словно крылья почувствовала. Полетела куда-то. Вижу: слабенький огонек впереди. Огонечек тоже летит, и я боюсь отстать от него. И чувствую, что справа от меня, как пчелка малая, тоже кто-то летит. Глянула вниз, а там множество мужчин с серыми лицами. Руки вверх тянут, и я их голоса слышу: «Помолись за нас!» А я перед тем, как умереть, неверующая была. В детстве окрестили, потом в храм не ходила. Выросла в детдоме, тогда нас всех атеистами воспитывали. Только перед операцией про Бога и вспомнила… Той «пчелки» справа не вижу, но чувствую ее. И знаю, что она не злая. Спрашиваю ее про людей: «Кто это и что это?» И голосок тот же, ласковый, отвечает: «Это тартарары. Твое место там…» Я поняла, что это и есть ад. — Вдруг я почувствовала себя как на Земле. Но все ярче, красивее, цветет, как весной. И аромат чудный, все благоухает. Меня еще поразило: одновременно на деревьях и цветы, и плоды — ведь так не бывает. Увидела стол массивный, резной, а за ним трое мужчин с одинаковыми очень красивыми лицами, как на иконе «Троица». А вокруг много-много людей. Я стою и не знаю, что делать. Подлетели ко мне те воины, которые в морг приходили, поставили меня на колени. Я наклонилась лицом до самой земли, но воины меня подняли и жестами показали, что так не надо, а нужно, чтобы плечи были прямо, а голову склонить на грудь… И разговор начался с теми, что за столом сидели. Меня поразило: они знали все обо мне, все мои мысли. И их слова словно сами возникали во мне: «Бедная душа, что же ты столько грехов набрала!» А мне было ужасно стыдно: вдруг ясно вспомнился каждый мой плохой поступок, каждая дурная мысль. Даже те, которые я давно забыла. И мне вдруг себя жалко стало. Поняла, что не так жила, но не обвиняла никого — сама свою душу сгубила. — Внезапно я поняла, как надо называть Того, Кто в середине сидит, сказала: «Господи!» Он отозвался — в душе сразу такое райское блаженство наступило. Господь Спросил: «Хочешь на Землю?» — «Да, Господи!» — «А посмотри вокруг, как здесь хорошо!» Он руки вверх воздел. Я посмотрела вокруг — и ну все как засияло, так было необычайно красиво! А внутри меня вдруг случилось то, чего я не испытывала никогда: в сердце вошли безконечная любовь, радость, счастье — все разом. И я сказала: «Прости, Господи, я недостойна!» И тут пришла мысль о сыне, и я сказала: «Господи, у меня сын есть Сашенька, он без меня пропадет! Сама сирота, от тюрьмы не убереглась. Хочу, чтобы он не пропал!» Господь отвечает: «Ты вернешься, но исправь свою жизнь!» — «Но я не знаю как!» — «Узнаешь. На твоем пути попадутся люди, они подскажут! Молись!» — «Но как?» — «Сердцем и мыслью!». Будущее — И тут мне будущее открыли: «Выйдешь вновь замуж». — «Кто же меня возьмет такую?» — «Он сам тебя найдет». — «Да не нужен мне муж, я с прежним пьяницей на всю жизнь намучилась!» — «Новый будет добрый человек, но тоже не без греха. С Севера не уезжай, пока сына в армию не проводишь. Потом встретишь его, женишь. А затем суждено тебе брата найти». — «Неужто он жив? Я с войны о Николае вестей не имею!» — «Инвалид он, на коляске ездит. Найдешь его в Татарии и сама туда с мужем переедешь. Ты брату будешь очень нужна, будешь ухаживать за ним и сама похоронишь его». — «А с сыном все хорошо будет?» — «За него не безпокойся. Он, как станет взрослым, от тебя откажется. Но ты не унывай. Помни Господа и расскажи людям о том, что видела здесь! И помни — ты обещала исправить свою жизнь!» Возвращение — Очнулась я уже в своем теле. Почувствовала, что мне очень холодно: я замерзла сильно. Взмолилась: «Мне холодно!» И голос слышу в правом ухе: «Потерпи, сейчас за тобой придут!» И точно: открывается дверь, входят две женщины с тележкой — хотели анатомировать меня везти. Подошли ко мне, а я простыню сбросила. Они — в крик и бежать! Профессор Псахес, который меня оперировал, с медиками прибегает. Говорит: «Не должно быть, что жива». Светит какой-то лампочкой в зрачок. А я все вижу, чувствую, а окоченела так, что сказать ничего не могу, только мигнула глазами. Меня привезли в палату, обложили грелками, закутали в одеяла. Когда согрелась, рассказала о том, что случилось со мной. Борис Исаакович Псахес внимательно выслушал. Сказал, что после моей смерти прошло три дня. — Еще в больнице, — рассказывает матушка Антония, — я написала о том, что со мной произошло, в журнал «Наука и религия». Не знаю, напечатали ли. Профессор Псахес назвал мой случай уникальным. Через три месяца выписали. Отчаяние — Уехала я обратно в Якутию, — рассказывает матушка Антония. — Опять в «Якутзолото» устроилась, я там на хорошем счету была. Работаю, сына ращу. В церковь ходить стала, молиться. Все случилось так, как мне на том свете предсказано было. Замуж вышла, потом сына женила. И старшего брата Николая, с войны потерянного, нашла — в Татарии. Он одинокий был, инвалид на коляске, уже сильно больной. Мы переехали в Нижнекамск, поближе к брату. Квартиру нам с мужем там дали, как северянам. Я к тому времени уже на пенсии была. Ухаживала за братом до самой его смерти. Похоронила, оплакала. А потом и сама заболела. В боку закололо, во рту кисло стало. Терпела долго. По сравнению с адскими муками все земные болячки — как укол булавкой. Уговорили меня сын с мужем в больницу пойти. Из поликлиники отправили на обследование в Казань. А там нашли рак печени. Сказали, что с операцией опоздала, что метастазы пошли. И такая тоска на меня напала — не передать. Грешная мысль пришла: «Кому я нужна такая, всем обуза!». Пошла на мост — топиться. А перед тем как в воду броситься, с небом решила попрощаться. Подняла глаза — и увидела кресты и купола. Храм. Думаю: помолюсь в последний раз перед тем, как утопиться. Пришла в собор. Стою перед иконой Богородицы и плачу. Тут женщина, что в храме убиралась, заметила мои слезы, подошла, спросила, что со мной случилось. Рассказала про рак, про то, что муж начал пить, что никому я не нужна, что у сына своя семья и я ему обуза. Что хотела руки на себя наложить. А женщина мне и говорит: «Тебе надо сейчас же ехать в Набережные Челны. Туда приехал чудесный батюшка, архимандрит Кирилл из Риги. Он все на свете лечит!». Архимандрит Матушка Антония показывает фотокарточку священника, что висит у нее в келье. На снимке — благообразный, осанистый батюшка с двумя крестами на облачении. — Это мой духовный отец, — ласково говорит монахиня. — Архимандрит Кирилл (Бородин). Чудотворец и праведник. При советской власти в тюрьме за веру страдал. Он сам врач по образованию, многих людей исцелил. В 1998 году отошел ко Господу. Мне отец Кирилл не только жизнь спас — душу вымолил. Приехала я тогда в Набережные Челны по указанному мне в церкви адресу, даже домой в Нижнекамск заезжать не стала. Очередь стоит в квартиру, в которой отец Кирилл принимает, длиннющая. Думаю, всю ночь стоять придется. Тут дверь распахивается, выходит священник и меня рукой манит: «Матушка, иди сюда!» Завел к себе. Ладонь на голову положил: «Ах, какая ты болящая!» И вдруг в меня радость вошла — как тогда, на том свете перед Господом… Хотела отцу Кириллу о себе рассказать, про то, что на том свете пережила, но он меня остановил: «Я все про тебя знаю».

1 просмотров • 3 месяца назад

За пределами логики

алкоголь внутренняя сила ВОВ врачебные истории дедушка доброе слово животные за пределами логики испытания истории из жизни мама молитва моя половинка Папа покаяние простая радость семья сын христианская любовь чудеса

Святая попутчица

Эта история произошла в самый разгар зимы. Будучи ещё студентом, мне часто приходилось подрабатывать на своём автомобиле, чтобы оплатить съёмное жильё. А его приходилось снимать почти на окраине города. По студенческой бедности я с супругой даже не мог мечтать о том, что когда-то у нас появится собственный дом или квартира. Единственное, что мне досталось по наследству от умершего отца, так это старенький автомобиль. И я старался на нём подрабатывать на жизнь при помощи различных транспортных услуг. В тот день мне не хотелось выезжать на работу, но ничего не оставалось делать. Приходилось содержать самому свою семью, потому как жена готовилась к рождению ребёнка. С большим трудом я завёл свой автомобиль и начал выезжать на дорогу. Ещё ночью намело много снега, и стоял ужасный холод. Когда я огляделся вокруг, то не увидел ни единой живой души. - Понятно, кто в такую погоду захочет куда-то ехать? - говорил я сам себе. - Можно было не выезжать! Всё равно не повезёт подобрать попутчиков и заработать денег – дальше под нос брюзжал я. Мой старенький автомобиль пыхтел, но ехал. И я вдруг заметил, что вдоль дороги по глубокому снегу идёт одна женщина. Я начал присматриваться и увидел, что эта женщина в какой-то лёгкой одежде. - Странно, никаких домов вокруг нет. А эта женщина идёт и идёт себе, как будто по чистой дороге – я начал ещё больше удивляться. Мне стало жаль её, и я сразу сбросил скорость. А потом включил «аварийку» и медленно поехал по тонкому льду и снегу. Я остановился почти сразу за её спиной, а она этого не заметила и продолжала свой путь. Женщина опустила голову и шла себе дальше, о чём-то думая. Я открыл дверь и начал кричать: - Женщина, куда вы идёте? Садитесь, я вас подвезу. Всё равно тут одна дорога. Она повернулась и посмотрела на меня. В её взгляде не было сожаления о том, что она отправилась в дальний путь. Я ещё шире открыл дверь в автомобиле и повторил своё приглашение. Женщина молча скользнула вовнутрь моего автомобиля. И мы поехали. За всю дорогу она не проронила ни слова. Я старался разрядить как-то обстановку и всё время рассказывал различные небылицы о своей жизни. А потом поведал о своей судьбе, как нам студентам тяжело живётся, что нет своего жилья, хоть скоро намечается пополнение. Чтобы как-то скоротать время в дороге, включил музыку. Я периодически посматривал на свою попутчицу и пытался вглядеться в её лицо. Но она постоянно отворачивалась и смотрела в окно. А потом тихим голосом сказала: - Я стояла на дороге целых два часа. За это время проехало несколько машин. Но ни один из водителей не подобрал меня, как бы я не просила подвезти. Все хотели получить деньги, которых у меня нет. - Не нужно мне платить денег, я подвезу вас, куда скажете – ответил я женщине. Дальше мы всю дорогу молчали, смотрели на проезжающие машины и снег. Когда доехали до вокзала, она попросила остановить машину. Я галантно открыл перед женщиной дверь и выпустил её в морозную стужу. Она посмотрела на меня и сказала: - За добро всегда надо платить. Я это сделаю с большим удовольствием, потому как знаю, в чём ты и твоя семья нуждается. - Кто вы? Добрая фея? – старался пошутить я. - Считай меня святой попутчицей – ответила женщина. И повернула в сторону перрона. А потом быстро исчезла из вида. Когда я вернулся в салон своего автомобиля, то заметил на заднем сидении какой-то свёрток из материи. Я понял, что это забыла моя попутчица. Я схватил свёрток и побежал вдоль перрона, чтобы женщине отдать утерянную вещь. Но на перроне в этот момент не было ни единого человека. Единственный, кто мне попался на глаза, так это дворник, который расчищал снег у самого входа железнодорожного вокзала. Я у него спросил: - Женщина случайно тут не проходила? Мужчина посмотрел на меня удивлённым взглядом и сказал: - Ни единой души! Тут и следов ещё ничьих нет. Рано ещё – 5 часов утра. Я развернулся и пошёл к своей машине. Ещё несколько раз оборачивался, но так никого и не увидел. Ещё какое-то время постоял, надеясь, что женщина вернётся за своей пропажей. Но никого так и не было. Уже сидя в машине, я решил развернуть свёрток. И увидел в нем большую сумму денег. А на материале была надпись: «В благодарность за доброе сердце!». Что меня удивило так то, что надпись была сделана точно таким же шрифтом, которым пишут на иконах. - Не иначе как саму Богородицу я подвозил? – начал сам удивлять своим словам. Какое-то время я тщательно просматривал все объявления. Верил, что возможно найдётся настоящая хозяйка утерянной вещи. У меня ещё некоторое время лежал этот свёрток в бардачке, надеясь на то, что я обязательно встречу на дороге ту самую святую попутчицу и отдам ей её свёрток. Но её так никогда не увидел. А через несколько лет на те деньги мы с женой купили небольшую, но всё же свою квартиру. Получается, что так Богородица меня отблагодарила? Сергей Прокопьев.

1 просмотров • 3 месяца назад

За пределами логики

внутренняя сила жертвенность животные истории из жизни мама моя половинка семья

Сейчас я мамкиной иконе глаза выколю!

Потрясающая эта история произошла в далёкие уже семидесятые годы двадцатого века в одном из сёл Донетчины. Жила семья: муж, жена и дочь-школьница. Жили небедно. Работали в колхозе, хозяйство держали приличное. Любили, вроде бы, друг друга. А счастья не было. Беда была в том, что хозяин частенько напивался до невменяемости. И тогда становился агрессивным, ревнивым и нетерпимым, да еще и жестоким. Нередко мать с дочерью спасались бегством, ночевали у родственников или соседей. Впрочем, дочку отец очень любил и никогда не бил, - даже в нетрезвом состоянии. Но девочка жалела мать и, поддаваясь материнским просьбам, проявляла солидарность, часто убегая вместе с ней. Если поёт во всю глотку - надо бежать из дому. В тот вечер они занимались своими делами - мать по хозяйству, дочь уроками. А сами прислушивались: не слышно ли знакомого пения на улице. Если поёт во всю глотку, значит надо хозяйке бежать из дому огородами. За делами они, как часто бывало, прозевали приближение пьяного хозяина и услышали, когда тот ревел свою песню на подходах ко двору. Мать схватила кофточку: - Побежали быстрей, Оксана! - Не могу мам... - отозвалась виновато дочка от своего столика. - Уроков на завтра много. Ты беги, меня он не тронет. Не бойся, я ж не сама, а с Матерью Божией остаюсь, - показала она на икону, висевшую над столом. - Ну, ладно, я побегу... - суетливо и в свою очередь тоже виновато сказала мать и, хлопнув дверью, мелькнула за окном. Через минуту-другую в дом ввалился пьяный отец. - Где мамка?! Сбежала, падлюка!? Ну ничего, я ей всё равно устрою! А ты, доця, чем занимаешься? Уроки делаешь? Ну делай, делай, я тебе не буду мешать. Он ушел на кухню, загремел там кастрюлями - ел. Потом опять зашёл к дочери: - А где мамка? Смылась? Ну я ей всё равно... А ты, Оксанка, шо делаешь? А, ну делай, не буду тебе мешать!... Но бес крутил несчастным пьяницей вовсю: уж очень хотелось сделать какую-нибудь пакость жене, - прямо невмоготу. - Во! - подскочил он радостно от пришедшей в башку идеи. Схватил острые ножницы, подставил стул, полез на него: - Щас я мамкиной иконе глаза выколю! Будет знать, паскуда-мамка, как... это самое... На слезы дочери и робкие ее мольбы не делать этого отец внимания не обращал. Раскрыв острые ножницы, он победоносно ткнул Божией Матери в один глаз, сладостно провернул там острый конец. Потом тоже проделал со вторым глазом. Не успел он после экзекуции сложить ножницы, как за спиной истошно, словно ошпаренная кипятком, закричала вдруг Оксана. Схватившись руками за глаза, она сидела на полу и, мотая головой, рыдала от какой-то, по-видимому, нестерпимой боли. - Что с тобой, доченька?! - с ужасом смотрел на нее мгновенно протрезвевший отец, боясь услышать то страшное, о чем он уже догадывался. - Глаза! - громко рыдала дочь. - Режет глаза! Я ничего не вижу! По нормальной человеческой логике этого не могло быть. Но он уже знал, что дочь ослепла по его вине. Это он, пьяная мразь, выколол глаза единственному своему чаду, которое он, как ему казалось, любил больше всего на свете. Хотя он даже не притрагивался к ней этими ножницами. И ничем уже нельзя ей помочь, - ничем. А дочь кричит так, что скоро прибегут соседи, а потом и жена... И... И тогда он пошел в сарай и повесился... Мужа хозяйка похоронила и остались они вдвоем со слепой дочерью. Медики ничем помочь не смогли, глаза девочки были безнадёжно повреждены острым предметом, - они и в самом деле были словно выколоты, хотя их никто не выкалывал. Знающие люди посоветовали матери искать Божьего человека, способного вылечить икону Божией Матери. Оказывается, и такое возможно. Тогда дочь прозреет. Два года ездила мать по церквям, соборам и монастырям. После возвращения из поездок говорила соседкам и знакомым: - Что творится бабоньки! Вырождается и теряет силу церковь! Раньше, говорят, были старцы великие, умеющие исцелять человека даже на смертном одре… А сейчас нет их по грехам, говорят, нашим и церковным!... Да, немало повидала и услыхала женщина всякого, но помочь ей в исцелении иконы и дочери - никто не мог. В отдалённом скиту нашла старца. Но Отец Небесный и Матерь Божия услышали молитвы страдающей матери. В каком-то отдаленном скиту нашла она старца, который согласился помолиться об исцелении иконы с выколотыми у Богоматери глазами. - Хорошо, мать, - выслушав ее рассказ, внимательно взглянул на исстрадавшуюся женщину бородатый старец, - я помолюсь об исцелении иконы и твоего чада. Но при одном условии: ты будешь молиться со мной, не выходя отсюда, столько, сколько будет нужно. Ты согласна? Мать, конечно, согласилась. И они начали молиться. Вначале старец указывал ей то в одной, то в другой книге нужные молитвы и она горячо, со слезами, творила их вместе со старцем. А потом она молилась вместе с ним уже без чтения напечатанных текстов. Она потеряла ощущение времени, словно воспарила в мир иной, ангельский. В чудный мир Божественной благодати, где душа парит в неземном блаженстве, не нуждаясь ни в пище, ни во сне, ни в иных естественных для плоти потребностях. В какой-то момент увидела яркий, не ослепляющий свет, ощутила благоуханный запах роз и прилив удивительной, ни с чем несравнимой радости. До нее четко доносился голос старца, который с кем-то разговаривал. Но голоса его собеседника она не слышала, не понимала смысла слов старца. Пришла она в себя от лёгкого прикосновения руки старца. - Видела, матушка, Царицу Небесную?! - радостно спросил он, словно источая тот благодатный неземной свет. - Нет? Ничего-ничего душа твоя видела и беседовала с нашей Небесной Заступницей и Целительницей. Матерь Божия благословила икону на исцеление. Приедешь домой, пригласи соседей-односельчан и прочитай с несколькими из них вот эти молитвы. Верь всем сердцем в милосердие Божие и дочь исцелится. На прощание старец спросил у нее с улыбкой: - Как думаешь, матушка, сколько мы с тобой молились? - Думаю, часа три... Хотя я смогла бы еще столько же молиться. Такую радость и благодать никогда еще не испытывала, - ответила радостно мать и смущенно добавила. - Колени совсем не заболели, хотя дома я не могла больше пятнадцати минут на них выдержать. - Насчет радости и благодати это ты верно заметила, матушка! - подтвердил старец. - Только молились мы с тобой не три часа, а три дня и три ночи. Трое суток, выходит! - Как?! - потрясенно выдохнула мать и зачем-то выглянула в окно, где набирал силу очередной летний день. - Неужели трое суток: без еды, питья, сна, даже без туалета?! А откуда тогда столько радости и энергии? - А от Бога, милая моя, от Бога! - счастливо засмеялся старец. - Всё ведь от Него... Когда она взяла в руки икону, то увидела, что дырочки от проколов на глазах Божией Матери заметно уменьшились, но не исчезли. Мать вопросительно взглянула на старца... - Сделай так, как я сказал! - твердо ответил он. - И не теряй веры. Вернувшись домой, мать так и сделала. Собрала десятка два живущих поблизости односельчан. С несколькими из них прочитали вслух отмеченные старцем молитвы. Когда закончили последние из них, - воцарилось молчание. И вдруг пронзительно, как от острой боли, закричала дочь, а потом радостно: - Ма-ма! Ма- ма...Вижу, мамочка, вижу! Плакали и обнимались мать и дочь, плакали и обнимались и те, кто читал молитвы, да и у всех присутствующих глаза были мокрыми от слез. Дырочки от проколов в глазах Божией Матери на иконе исчезли.

1 просмотров • 3 месяца назад

За пределами логики

алкоголь внутренняя сила вразумление дети доброе слово дочь животные испытания истории из жизни исцеление мама молитва моя половинка Папа покаяние простая радость семья сострадание христианская любовь чудеса школа

Живой мертвец

Возвращаясь из Нижнего Новгорода в Москву по железной дороге, я заметил в уголке вокзала Владимирской станции монаха, внимательно читающего книжку, видимо, молитвенник. Вид старца показался мне замечательным: седые волосы и белая как снег борода как будто противоречили юношескому взгляду больших черных глаз. Когда он окончил чтение и закрыл книгу, я подошел к нему и из разговора узнал, что он иеромонах Г., едет в Петербург по делам своей обители, что он монашествует уже более тридцати лет, а прежней мирской жизни был офицером. — Как это случилось, — спросил я, — что вы из офицеров решили сделаться монахом? Верно, в вашей жизни произошло что-нибудь необыкновенное? — Охотно передал бы я вам, — сказал Г., — повесть о моей жизни или, лучше сказать, о милости Божией, посетившей меня грешного, но рассказ длинен. Скоро прозвонит звонок, и нам придется расстаться: ведь мы в разных вагонах. Я пересел к моему собеседнику в вагон. К счастью, там не было никого, кроме нас, и он рассказал следующее. — Грустно и стыдно вспоминать мне прошлое, — так начал отец Г.— Я родился в знатном и богатом семействе: отец мой был генерал, а мать — урожденная княжна. Мне было семь лет, когда отец мой умер от раны, полученной в Лейпцигском сражении; мать умерла еще прежде. Круглым сиротою поступил я на воспитание моей бабушки, княгини К. В ее доме приискали мне наставника француза, ревностного республиканца, бежавшего в Россию от гильотины. Этот самозванец-философ не имел ни малейшего понятия о Боге, о бессмертии души, о нравственных обязанностях человека. Чему я мог научиться у такого наставника? Говорить по-французски с парижским произношением, мастерски танцевать, хорошо держать себя в обществе, обо всем прочем страшно сейчас и думать... Бабушка, старинная дама высшего круга, и другие любовались ловким мальчиком, но никто из них не подозревал, сколько гнусного разврата и всякой преждевременной мерзости скрывалось под красивой наружной оболочкой. Когда минуло мне восемнадцать лет, я был уже юнкером в гвардейском полку и помещиком двух тысяч душ, под попечительством дяди, который был мастером мотать деньги и меня обучил этому нетрудному искусству. Скоро я сделался корнетом в том же полку. Года через два я был помолвлен с княжной М., одной из первых красавиц того времени. Приближался день, назначенный для свадьбы. Но промысел Божий готовил мне другую участь: видно, что над моей бедной душой сжалился Господь. За несколько дней до предполагаемого брака я возвращался из дворцового караула. День был прекрасный. Я отпустил своего рысака и пошел пешком по Невскому проспекту. Мне было скучно, какая-то необыкновенная тоска стесняла грудь, какое-то мрачное предчувствие тяготило душу. Проходя мимо Казанского собора, я зашел туда: впервые отроду мне захотелось помолиться в церкви. Сам не знаю, как это случилось, но помолился я усердно перед чудотворною иконою Божьей Матери, молился об удалении от какой-то неведомой опасности, о брачном счастье. При выходе из собора остановила меня женщина в рубище, с грудным ребенком на руках и просила подаяния. До тех пор я был безжалостен к нищим, но на этот раз мне стало жалко бедной женщины, я дал ей денег и промолвил: — Помолись обо мне. Идучи далее, я стал чувствовать себя дурно, меня бросало то в жар, то в холод, мысли путались. Едва дошедши до квартиры, я упал без памяти, к ужасу моего верного Степана, который находился при мне с детства и часто (но, увы, безуспешно) предостерегал меня от многих дурных поступков. Что было после — не помню, только представляется, как будто во сне, что около меня толпились врачи и еще какие-то люди, что у меня страшно болела голова и все как будто кружилось вокруг меня. Наконец я совсем был без памяти. Беспамятство продолжалось, как я узнал после, двенадцать суток, и я как будто проснулся. Сознаю себя в полной памяти, но не имею сил открыть глаза и взглянуть, не могу открыть рта и испустить какой-нибудь звук, не могу обнаружить ни малейшего признака жизни, не могу тронуться ни одним членом! Прислушиваюсь — надо мной раздается тихий голос: — Господь спасет мя, и ничтоже мя лишит... А из угла комнаты слышу разговор двух моих сослуживцев, я узнал их по голосу. — Жаль бедного Б., — говорит один. — Еще рано бы ему... Какое состояние, связи, невеста красавица! — Ну, насчет невесты жалеть много нечего, — отвечал второй, — я уверен, что шла она за него по расчету. А вот Б. точно жаль, теперь и занять не у кого, а у него всегда можно было перехватить. Сколько нужно, и надолго... — Надолго, иные и совсем не отдавали. А кстати, вероятно, его лошадей продадут дешево, хорошо бы купить Пардара.Что это, думаю, неужели я умер? Неужели душа моя слышит, что делается и говорится подле меня, подле мертвого моего тела? Значит, есть во мне душа? (Бедный грешник, еще в первый раз встретился я с этой мыслью!) Нет, не может быть, чтобы я умер. Я чувствую, что мне жестко дышать, что мне давит грудь мундир — значит, я жив? Полежу, отдохну, соберусь с силами, открою глаза. Как все перепугаются и удивятся! Прошло несколько часов. Я мог исчислять время по бою часов, висевших в соседней комнате. На вечернюю панихиду собралось множество моих родных и знакомых. Прежде всех приехала моя невеста со своим отцом, старым князем. — Тебе нужно иметь печальный вид, постарайся заплакать, если можно, — говорит отец. — Не беспокойтесь, папа, — отвечала дочь, кажется, я умею держать себя; но, извините, заставить себя плакать — не могу. Вы знаете, я не любила его, я согласилась выйти за него только по вашему желанию, я жертвовала собой ради семейства... — Знаю, знаю, мой друг, — продолжал старик. — Но что скажут, если увидят тебя равнодушною? Это потеря для нас — большое горе: твое замужество поправило бы все наши дела. А теперь где найдешь такую выгодную партию? Разумеется, этот разговор происходил на французском языке, чтобы псаломщик и слуги не могли понять. Я один слышал и понимал. Когда все разъехались после панихид, я расслышал над собой плач доброго старика Степана. Слезы его капали на мое лицо. — На кого ты нас покинул, голубчик мой! — причитал старик. — Что теперь с нами будет? Погубили тебя приятели и вином, и всяким развратом, а теперь им до тебя и горя нет: только мы, слуги твои, над тобой плачем! Наступила длинная, бесконечная ночь. Я стал вслушиваться в чтение Псалтыри, для меня новое, незнакомое. Ведь никогда прежде не раскрывал я этой божественной книги... Вся прошедшая жизнь расстилалась предо мною, будто холст, покрытый разными нечистотами. Что-то неведомое, святое, чистое влекло меня к себе, я дал обет исправления и покаяния, обет посвятить всю остальную жизнь на служение милосердному Богу, если только он помилует меня. А если не суждено мне возвратиться к жизни? Что, если эта жизнь-смерть не прекратится, если меня заживо зароют в могилу?..Не могу теперь высказать всего, что почувствовал я в эту ужасную, незабвенную для себя ночь. Скажу вам только, что на другой день Степан заметил на голове моей, между юношескими русыми кудрями, целый клок седых волос. Даже и после, когда воображение представляло мне во сне эту ночь, проведенную во гробе, я вскакивал как безумный, с раздирающими криками, покрытый холодными каплями пота. Наступило утро, и душевные страдания усилились. Мне суждено было выслушать мой смертный приговор. Подле меня говорили: — Сегодня вечером вынос, а завтра похороны в Невской Лавре. Во время панихиды кто-то заметил капли пота на моем лице и указал на них доктору. — Нет, — ответил он, — это испарение от комнатного жара. — Он взял меня за руку и промолвил: — Пульса нет. Нет сомнения, что он умер. Панихида кончилась, и какие-то люди подняли меня с гробом. При этом они как-то встряхнули меня, и вдруг из груди моей как-то бессознательно вырвался вздох. Один из них сказал другому: — Покойник как будто вздохнул? — Нет, — отвечал тот, — тебе показалось. Но грудь моя освободилась от стеснявших ее спазмов — я громко застонал. Все бросились ко мне. Доктор быстро расстегнул мундир. Положил руку мне на сердце и с удивлением сказал: — Сердце бьется, он дышит, он жив. Удивительно! Живо перенесли меня в спальню, раздели, положили на постель, стали тереть каким-то спиртом. Скоро я открыл глаза... В ногах кровати стоял Степан и плакал от радости. Не скоро мог я избавиться от житейских дел. Прежде всего я поспешил отказаться от чести быть зятем знатного старика и мужем прекрасной княжны. Потом вышел в отставку, распустил крестьян в звание природных хлебопашцев, распродал всю свою движимость и нашел доброе употребление деньгам; прочие имения передал законным наследникам. В таких заботах прошел целый год. Наконец, свободный от земных попечений, я смог искать тихого пристанища и избрал себе благую часть.В нескольких монастырях побывал я и поселился в той пустыне, где и доживаю свой век... Почтенный отец Г. заключил свой рассказ следующими словами: На мне вы видите дивный опыт милосердия Божьего. Чтобы похитить душу мою из мрачного сна греховного, благий Человеколюбец допустил меня пройти юдоль сени смертной и на гробовом ложе просветил очи мои, да не усну я в смерть вечную

1 просмотров • 3 месяца назад

За пределами логики

алкоголь бабушка внутренняя сила врачебные истории дедушка дети дочь животные за пределами логики истории из жизни кротость мама молитва моя половинка Папа покаяние простая радость семья чудеса

Воскрешение наркомана.

Эта история произошла 14 октября 1998 года на праздник Светицховели в Мцхете, древней столице Грузии. Рассказывает Георгий, главный ее герой: – В это тяжелое время мы жили с семьёй в Тбилиси. Я был наркоманом. В тот день мой друг, собирающийся с семьёй на праздник Светицховели, пригласил меня пойти с собой. Я находился в состоянии наркотического опьянения, принял героин. Тогда мне были безразличны храмовые праздники: я согласился идти на день города Мцхета. Мы посмотрели концерт, посидели в ресторане. И когда уже засобирались обратно, жена друга Тамара сказала, что в Мцхете есть могила известного чудотворца архимандрита Гавриила, и ей хотелось бы сходить на его могилку и помолиться. Мы были вынуждены согласиться, но в сам монастырь Самтавро, во дворе которого тогда находилась могила, не зашли. Помню, я иронически крикнул ей вслед: – За меня свечку поставь, попроси, чтобы он спас меня! Вечером, когда я пил чай у себя дома, ко мне зашёл знакомый и показал «отличный» героин. Я и так был в состоянии наркотического опьянения, но отказаться было «ниже моего достоинства»... Что было дальше, я не помню. Меня вытащили из кухни. Родители, находившиеся дома, вызвали скорую. Врачи безуспешно пытались мне помочь. За первой бригадой приехала вторая, затем третья, четвёртая... Около дома стоял целый кортеж машин скорой помощи. Примчался мой брат. Все кричали. Каждая бригада колола мне по 5 миллиграммов «наркана» (всего вкололи 20 мг!). Кто в медицине разбирается, знает, что такая доза воскресит и умершего, однако мне ничего не помогало. Затем вкололи в сердце адреналин, применили электрошок, но всё было напрасно... Прошло 45 минут после моей смерти. Четыре бригады врачей зря старались мне помочь... Приблизительно через час картина была следующей: я, весь почерневший, со связанными бинтом руками, лежал на полу под белой простыней. Тогда моя мама потеряла сознание, а отец ослеп. Дверь была открыта. Соседи собрались на лестничной площадке. Женщины плакали. Врачи писали свидетельство о смерти. Некоторые из них тихо говорили: «Не первый юноша умер от этого проклятого наркотика. Сколько это может продолжаться...» В этот момент в открытую дверь комнаты, где я лежал, тихо зашла Манана, верующая соседка с третьего этажа, которая была прихожанкой монастыря Самтавро. Манана убрала простыню с моего лица и крестообразно помазала мне лоб маслицем с могилы отца Гавриила. Она надеялась, что это хоть как-то поможет мне перед Всевышным на том свете... И я ... сразу вскочил с забинтованными руками! Молодой врач, писавший свидетельство о моей смерти, упал без сознания. Поднялась невообразимая суматоха. Меня сразу отвезли в больницу и три дня исследовали. ...Я до сих пор храню свидетельство о своей смерти. Вот уже 20 лет прошло с кончины великого старца Гавриила, но чудеса – сперва на его могиле, а сейчас у святых мощей – не прекращаются. Подготовила Хатуна Раквиашвили

1 просмотров • 3 месяца назад

За пределами логики

алкоголь врачебные истории животные за пределами логики мама молитва моя половинка Папа простая радость семья чудеса

💝 Помогите шестерёнкам проекта крутиться!

Ваша финансовая поддержка — масло для технической части (серверы, хостинг, домены).
Без смазки даже самый лучший механизм заклинит 🔧

Поддержать проект

Великомученик Георгий.

Тяжелыми были для меня первые годы дьяконства и священства. Обострились мои фронтовые болячки... Начал проситься, куда бы мне уехать, чтоб хоть немного здоровье поправить. Ну, хирурги и посоветовали мне поехать в Ташкент. А там у меня знакомые были. А уж оттуда в Самарканд направили, я там служил в храме Великомученика Георгия Победоносца. Познакомился я с Георгием, учителем по профессии, который пел в этом храме на клиросе. Он и рассказал мне поразительную историю, которая случилась в Самарканде в годы хрущевской власти во время служения архимандрита Серафима (Сатурова). Этот священник, родом из Перми, был репрессирован, 10 лет отсидел, много тяжкого повидал в жизни, старенький уже был, весь больной, еле сил хватало ходить. Своей теплотой, вниманием он немало молодых людей привлек в храм. Многие стали креститься. Ну, кагэбэшники увидели, что молодежь пошла в храм, решили батюшке ножку подставить, найти какой-нибудь повод, чтобы закрыть храм Георгия Победоносца. А что найдешь?.. Но власти так все ловко подделали, что лишили всеми любимого батюшку службы на целых 2 года... И за это ему служить запретили - только за это. Два года службы в храме не было. Так они тайно совершали службу по ночам, собирались по два-три человека - и служили. Прошло два года, как храм закрыли. Приближался престольный праздник - Георгия Победоносца. Все прихожане сокрушались, что не будет службы в этот день... А власти уже определили: хороший детский садик здесь будет: семь квартир, помещение храма просторное, баня, пекарня, столовая, площадка большая, колодец, два дуба. Всем стало ясно, что храму скоро конец. Но накануне 6 мая случилось нечто из ряда вон выходящее. При храме вместе с архимандритом Серафимом жили две москвички, его келейницы - монахиня Иулия (она иконы хорошо писала) и послушница Евдокия, как и батюшка, тоже ссыльные. Батюшка в это время у себя в келье к празднику готовился, каноны читал, а матушка Иулия на церковном дворе подметала. Вдруг увидели они: открываются врата церковной ограды, и въезжают двое верховых офицеров в старинных, невиданных одеждах, на белых конях. Один постарше, другой помоложе. Этот первый - такой величественный, красивый, ловкий. Спрыгивает с коня и, обращаясь к монахине по имени, отдает ей повод: «Матушка Иулия, подержи повод лошадки, я пойду к батюшке Серафиму». Она, вся в трепете, упала на колени: - Ох, милый, твоя лошадка сильная - я не удержу ее! - и ручки подняла, будто сдается ему. Тогда офицер отдал повод своему адъютанту и, ничего не спросив, пошел прямо в келью к батюшке Серафиму. Увидел его, стоящего на коленях перед иконами (а он немощный был, старенький, подушки под колени подкладывал), и повелительно говорит ему: - Отец Серафим, готовьтесь к службе - сегодня храм будет открыт! Батюшка прямо отпрянул: что за офицер, откуда он появился?! И слова у него такие сильные, богатырские слова. И голос красивый, мощный - чистый баритон, а слово-то - сила, все равно как приказ! И вдруг понял священник, что это был сам великомученик Георгий. В окно глянул - оба всадника ловко взлетели на коней и поехали, только искры из-под копыт! А направились они после отца Серафима прямо в исполком города Самарканда. Великомученик Георгий оставил своего «адъютанта» у входа с лошадьми, а сам зашел в исполком, минуя милиционеров - те только встретились с ним глазами, но ни слова ему не сказали, не спросили, к кому и откуда. Георгий Победоносец - прямо на второй этаж, мимо секретаря, которая тоже онемела. Ни у кого ничего не спрашивая, открывает дверь в кабинет председателя исполкома и, называя его по имени, говорит: - Чтобы сегодня же храм Великомученика Георгия был открыт! Иначе будете наказаны без помилования. Председатель исполкома был страшно напуган появлением невиданного офицера и его словами: «Иначе будете наказаны без помилования!» А тот поворачивается и уходит. Хотел председатель задать ему вопрос: «Кто вы, откуда?» - но не смог слова выговорить, не мог в себя прийти от необыкновенный силы приказа, который отдал незнакомец. Глянул он в окно: а тот уже в седло садится с необыкновенной легкостью - и только искры из-под копыт! В страхе берет чиновник телефонную трубку, звонит уполномоченному по делам религии: - Срочно пошлите нарочного в храм Великомученика Георгия! Чтобы сейчас же открыли храм! А распоряжение напишете после. Некогда было даже писать - такой страх его взял! Уполномоченный немедленно послал своего помощника. Через 15 минут он был у отца Серафима: - Открывайте храм, служите свободно! На следующий день председатель исполкома приехал на машине к отцу Серафиму: - Над вами есть какой-то начальник? - А как же? Есть. - Можно посмотреть на его фотографию? Батюшка выносит ему фотографию Ташкентского епископа в клобуке. - Нет, не тот! А еще выше есть у вас кто-нибудь? У меня вчера ваш начальник был, офицер такой - о-о-о... С такой властью приказал, чтобы срочно храм открывали, иначе, говорит, будете наказаны без помилования! Сразу видно - начальник. У батюшки слезы потекли, он слова выговорить не смог... Только вынес старую икону великомученика Георгия - верхом на белом коне. Председатель исполкома как глянул: - Он!!! У меня вчера он был! И тоже прослезился. Многие были свидетелями этого удивительного, просто потрясающего события: как Георгий Победоносец храм открыл.

1 просмотров • 3 месяца назад

За пределами логики

внутренняя сила ВОВ дети доброе слово животные истории из жизни исцеление мама Папа простая радость семья христианская любовь чудеса школа

Воскрешение мальчика

Эта история произошла с замечательным пастырем начала 19 века современником преподобного Серафима Саровского скромным сельским священником села Бортсурман, Симбирской губернии, отцом Алексеем Гневушевым. Рассказ-свидетельство Оптинского иеромонаха Памвы: "Умер однажды в приходе о. Алексея мальчик лет шести. Был этот мальчик при жизни особенный, и благодать Божия почивала на нем. Он точно родился ангелом, так все его и считали за ангела. Куда бы он ни приходил, везде приносил с собою мир. Прибежит он в какую-нибудь избу, где идет сильная драка или ссора, и стоит, молча, на пороге, и слова никому не скажет… Только из лучистых глаз его точно свет небесный так и искрится во все стороны. И как увидят его, так мигом все и стихают. А как стихнет все, он и улыбнется, вспорхнет и побежит к другому куда-нибудь. И заметили люди, что неспроста он бегает и не наугад, а является туда, где шли споры, да драки; заметили и то, что стоило мальчику показаться, как водворялся мир. Вот и прозвали его ангелом. Он и точно был похож на ангела. Золотые кудри свисали ему на плечи, глаза были большие синие, как улыбнется, так и засияет. Родители его, простые крестьяне, души в нем не чаяли да и все в селe страшно любили его, даже больше своих детей: все заботились о нем, и каждый считал его как бы своим сыном. Но вот случилось в селе какое-то большое торжество. По сему случаю перепились мужики, и пошел разгул по всему селу, и продолжался он чуть ли не целую неделю, и кончился он, как это часто бывает, всеобщим побоищем. А мальчик в это время тяжко заболел и через несколько дней умер. Когда эта весть разнеслась по селу, тут только протрезвились мужики, и поднялся такой вопль, что хмеля как бы не было. Все винили себя в смерти мальчика и считали ее наказанием за свое окаянное непотребство. Бабы выли и причитали, и все село, окружив избу родителей мальчика, каялось перед Богом за свое прегрешение. А мальчик, точно живой, лежал в гробу, и на устах его светилась улыбка, и была как бы немым укором мужикам. Как посмотрят на него, так и выходят из избы, кто с рыданием, а кто с тяжким вздохом, повесив голову. И целую неделю не хоронили его, пока не показались уже признаки разложения и на руках не появились зеленые пятна. Тогда принесли гробик в церковь, и началось отпевание, которое совершал о. Алексей Гневушев. От слез и рыданий едва мог священник служить, а певчие петь. Только к пяти часам можно было подходить к последнему целованию. Что творилось в церкви - передать невозможно. Каждый обвинял себя в смерти мальчика, а на тех, кто пьянствовал, да дрался - жалко было смотреть. Всем известно, что, когда русский человек совершит какой-либо грех, да одумается, то и кается он так же глубоко и искренне, как тяжко было прегрешение. О. Алексей стоял в алтаре пред престолом Господа с высоко поднятыми руками к небу и с величайшим дерзновением взывал к Богу громко на весь храм: "Боже мой, Боже мой, Ты видишь, что нет у меня сил дать отроку сему последнего целования. Не попусти же меня, старца, ради Твоего иерея, уйти из храма сего посрамленным, да не посмеется надо мною, служителем Твоим, враг рода человеческого, что я, по немощи своей, прервал требу сию… Но не по силам она мне…. Внемли стенанию и плачу раскаявшегося народа Твоего, внемли страданиям родительского сердца, внемли моему старческому иерейскому прошению… Не отнимай от нас отрока Своего, Тобою нам данного во исправление, для вразумления, для прославления Имени Твоего Святого… Не Ты ли, Господи, сказал, что дашь нам все, о чем мы с верою будем просить Тебя. Не Ты ли, Милосердный, сказал нам: просите, и дастся вам… О, Боже, Праведный, в храме сем нет никого, кто бы смог подойти к отроку сему с целованием последним… Нет этих сил и у меня, старца… Боже наш, помилуй нас, услыши нас, Господь наш и Бог наш". И вдруг в алтаре все стихло… Несколько мгновений спустя священник упал на колени перед престолом с громким воплем: "Так, Господи, так, но воскреси же отрока сего, ибо Ты все можешь, Ты наш Господь и Вседержитель… по смирению своему, а не по гордости дерзаю". И, как в страшную грозу, за ослепительной молнией раздается удар грома, так в ответ на вопль поверженного перед престолом Божиим старца раздался пронзительный крик из церкви… Оглянувшись, священник увидел, что мальчик сидел в гробу, оглядываясь по сторонам. Как увидел священник, что мальчик сидит в гробу, так он опять упал на колени перед престолом и, тихо плача, стал благодарить Бога за чудо, а потом, опираясь на руку диакона, молча подошел к гробу; а возле что творилось, и передать невозможно - целое столпотворение. Насилу протискался священник ко гробу, взял мальчика на руки, отнес в алтарь и, опустившись на колени, посадил его на стул, да так, стоя на коленях, и причастил его Святых Тайн, ибо от потрясения не мог уже стоять на ногах; а затем передал воскресшего отрока родителям, которые и унесли его домой. А священник не только не ушел из храма, а, сидя на стуле в середине храма, отслужил молебен Спасителю и прочитал акафист Божией Матери. От крайнего потрясения и волнения о. Алексей не мог уже ни стоять, ни выйти из храма. Так на этом же стуле его и принесли домой и уложили в постель, где он с неделю пролежал. После этого чуда батюшка прожил еще три года. А мальчик, после своего чудесного исцеления, прожил еще шесть лет и умер на двенадцатом году…". Едва ли Оптинский старец мог «выдумать» подобную историю, тем более, что про воскрешение мальчика отцом Алексием сообщают и иные источники. Здесь мы встречаемся с самым подлинным воскрешением, пусть редким, исключительно редким, но действительным событием. Из воспоминаний бывшего обер-прокурора Святейшего Синода князя Жевахова. Святой Праведный Алексий Бортсурманский родился в семье священника. Закончил Нижегородскую Духовную семинарию, в 22 года вступил в брак. Отправлен служить диаконом в храм Успения Пресвятой Богородицы с. Бортсурманы, через 13 лет рукоположен в священники. Первое время своего служения не отличался особенной строгостью жизни. Но жизнь его круто изменилась после одного случая. Однажды ночью его, как священника, позвали напутствовать умирающего в соседнюю деревню. Алексий рассердился, выгнал пришедшего за ним и лёг спать. Но позже, мучимый совестью, решил поехать. Войдя в дом, он увидел уже умершего крестьянина, рядом с которым стоял ангел со Святою Чашею в руках. Это видение сильно потрясло Алексия. Он упал на колени и всю ночь молился. С того дня отец Алексий всего себя посвятил служению Богу и людям, повёл праведную и подвижническую жизнь. Каждый день совершал Литургию. По возможности исполнял монашеское келейное правило и устав. Алексий принимал приходивших к нему людей, тайно помогал неимущим попавшим в беду. Относился к людям с такой кротостью и любовью, что невольно привлекал к себе сердца и глубоко действовал на слушателей. Очень строг он был только с колдунами и ворожеями; их он даже не впускал к себе и приказывал передавать им, что примет их только, когда они покаются перед Богом и бросят своё бесовское занятие. Помимо самих колдунов, он строго порицал и тех, кто к ним обращался. За свою праведную и подвижническую жизнь Алексий получил от Бога дары исцеления и прозорливости, сподобился многих Божественных откровений. Во время Отечественной войны 1812 года, молясь за Литургией о даровании от Господа победы России, увидел ангела, сообщившего, что силы небесные уже двинулись на помощь, и враг будет сокрушён. Последние годы жил в малой келье, специально построенной для него под одной крышей с его домом. Здесь он предался аскетическим и молитвенным подвигам. Носил власяницу (грубая одежда из волоса верблюда), спал на жёстком войлоке, пищу принимал раз в день, мясо не ел, строго соблюдал установленные посты. Слава его как Великого молитвенника и Чудотворца распространилась далеко за пределы его округа. Когда к преподобному Серафиму Саровскому приходили люди из местности, где жил Алексий, преподобный отправлял их обратно, уверяя, что у них есть свой усердный молитвенник. "Сей человек своими молитвами подобен свече, возжженной пред престолом Божиим. Вот труженик, который, не имея обетов монашеских, стоит выше многих монахов. Он как звезда горит на христианском горизонте", - говорил преподобный Серафим об Алексии. После смерти жители окрестностей чтили его могилу, служили панихиды по Алексию. После них многие просившие исцеления избавлялись от своих недугов. Был также обычай брать землю с его могилы и принимать её с водой в случае тяжёлой болезни. В октябре 1913 года в Бортсурманах комиссия из Нижегородской духовной консистории расследовала устные и печатные сообщения о чудесах по молитвам к Алексию. Чудеса подтвердились, но начавшаяся революция и гонения на Русскую Церковь не позволили довести процедуру канонизации до логического завершения. В советское время власти многократно пытались разорить могилу. Но народное почитание Святого и очевидность чудес помешали им это сделать. Алексий Бортсурманский был канонизирован в 2000 году, мощи перенесены в церковь Успения Пресвятой Богородицы села Бортсурманы.

1 просмотров • 3 месяца назад

За пределами логики

алкоголь внутренняя сила вразумление дети доброе слово животные за пределами логики истории из жизни кротость мама молитва моя половинка Папа покаяние семья сострадание сын христианская любовь чудеса

Как мы покупали комбайны.

Летом 2001 года в нашу Сретенскую семинарию подал документы молодой человек по имени Ярослав N. Происходил он из обрусевших немцев. Родился и жил на Алтае, откуда вместе с родителями переехал в Германию. Там получил немецкое гражданство. Так что, к нашему удивлению, у него было два паспорта — российский и немецкий. До вступительных экзаменов оставалось больше месяца и молодой человек попросил разрешения пожить это время в монастыре. Я спросил у него, что он умеет делать. Оказалось, Ярослав окончил бухгалтерские курсы в Германии. — Так, значит, ты разбираешься в бухгалтерских программах? — обрадовался я. — Конечно, батюшка! Компьютерные программы — моя специальность. Именно это нам тогда и требовалось! Мы выделили Ярославу рабочее место в бухгалтерии, и он взялся за дело, да так, что мы нарадоваться не могли. Надо сказать, что в тот год все средства от монастырских доходов — издаваемых нашим издательством книг — мы решили откладывать на покупку сельскохозяйственной техники. У нас есть скит в Рязанской области. Все хозяйства в округе, которые мы по привычке называли колхозами, за последнее десятилетие разорились или пришли в такой упадок, что больно было смотреть на умирающие деревни. Как-то зимним вечером в скит пришли крестьяне из соседнего села. Люди были доведены до полного отчаяния. Они рассказали нам, что три года им не выплачивают даже самую нищенскую зарплату. Техники в хозяйстве осталось — полуразвалившийся трактор да председательский газик. Колхозную скотину от бескормицы через неделю должны были за бесценок сдать на мясокомбинат. В некоторых семьях детей кормили распаренным комбикормом… Мы содрогнулись, услышав все это. И не смогли отказать нашим соседям, когда они стали просить нас взять их развалившееся хозяйство вместе с ними самими. Как, к нашему ужасу, они выразились, «хоть в крепостные». Было ясно, что больше им обращаться не к кому. Взять-то мы их взяли, но, немного разобравшись с проблемами хозяйства, поняли, что все здесь придется начинать с нуля. Даже после того как мы выплатили зарплату, закупили корма для скота, все равно на самую необходимую технику требовалась огромная сумма — двести тысяч долларов. Эти средства мы и принялись копить, заморозив ремонты в монастыре и некоторые издательские проекты. В банк мы свои накопления не везли. Все слишком хорошо помнили кризис и дефолт 1998 года. Наши прихожане, знающие толк в финансах, посоветовали копить деньги на технику не в рублях, а в долларах. И хранить их не на банковском счету, а в надежном тайнике. Тайник мы с отцом казначеем устроили изрядный. В стене одной из комнат бухгалтерии прорубили нишу, в нишу встроили сейф, ключ от сейфа спрятали здесь же, в самом глубоком ящике письменного стола, под стопкой «Журнала Московской Патриархии». А ключ от этого ящика засунули под половицу! Мы были страшно довольны собой и уверены, что теперь-то уж деньги будут сохранены получше, чем в Сбербанке. К осени мы скопили целых сто восемьдесят тысяч. Еще немного и можно было заказывать и зерноуборочный комбайн, и трактора, и сеялки. Мы уже рассматривали каталоги с сельскохозяйственной техникой, обсуждали виды на будущие урожаи, как вдруг однажды, а произошло это 14 сентября 2001 года, когда я направился в наше хозяйство, мне в машину позвонил монастырский казначей и срывающимся от волнения голосом еле выговорил: — Батюшка, вы только не беспокойтесь!.. Денег в сейфе нет… И Ярослава нет! Возвращайтесь, пожалуйста, быстрее! Когда я примчался в монастырь, все оказалось именно так — денег в сейфе не было. Ярослав тоже исчез. Только оба ключа аккуратно лежали каждый на своем месте — под половицей и в ящике письменного стола. Как ни страшен оказался этот удар, но надо было что-то делать. Я позвонил нашему прихожанину, Владимиру Васильевичу Устинову, он занимал тогда пост Генерального прокурора Российской Федерации. Владимир Васильевич приехал в монастырь, взяв с собой нескольких следователей. Милиционеры начали свое дело: опросы, снятие отпечатков, обследование места преступления, а мы с отцом казначеем, расстроенные, бродили по монастырю и ждали результатов. Наконец Владимир Васильевич пригласил меня в казначейский кабинет. Войдя туда, я сразу по лицам присутствующих понял, что ничего радостного они не скажут. Усаживая меня на стул, Владимир Васильевич сказал: — Это, батюшка, правильно, что вы присели. Поменьше нервничайте и приготовьтесь к тому, что мы вам скажем. Этот ваш студент, Ярослав N, уже вне пределов России. Деньги, почти наверняка, взял он. А если это так, то мы, к сожалению, не сможем их вернуть. — Почему? — прошептал я. — Потому что вор — гражданин Германии, — терпеливо объяснил Устинов, — а Германия никогда не выдает своих граждан. Впрочем, как и мы никогда бы не выдали им своего гражданина. — Но он же преступник! — пораженно проговорил я. — Так-то оно так, — вздохнул Устинов, — но есть вещи, которые не нами заведены и не нам их отменять. Никогда за всю историю российской, а до этого советской юриспруденции не бывало случая, чтобы гражданина Германии правительство его страны выдало нам для суда. — А где же сейчас Ярослав? — Скорее всего, дома, в Германии. Ведь у него немецкий паспорт. Он спокойно пересек границу по зеленому коридору вместе с вашими деньгами. Гражданина Германии никто досматривать не будет. Вы же это понимаете, летали за границу. Конечно, мы заведем уголовное дело, сообщим в Интерпол. Но лучшее, дорогой батюшка, что вы можете сделать, это не тратить время и нервы, забыть об этих деньгах и снова начать копить на ваши сельскохозяйственные развлечения, — заключил Генеральный прокурор. От этих слов я чуть не лишился дара речи! — То есть как — забыть?! Это же сто восемьдесят тысяч! Это же наши комбайны!.. Нет, Владимир Васильевич, мы их забыть не можем! — Поверьте, ничего сделать нельзя. — Ну, если вы ничего не можете, то мы… Мы будем молиться! Если ни государство, ни милиция нам не помощники — Матерь Божия нас защитит! У меня все так и бурлило внутри. Действительно, ни на что, кроме молитв, надежды не было. Я рассказал братии обо всем, что произошло, и мы стали молиться. В первую очередь перед иконой, в честь которой основан наш монастырь, — Владимирской Божией Матери. Прошло две недели. В газетах на первых полосах уже успели появиться скандальные статьи, что у наместника Сретенского монастыря украли миллион долларов. Как вдруг в один поистине прекрасный день в монастырь неожиданно приехал Владимир Васильевич Устинов. Выглядел он более чем удивленным и, я бы даже сказал, ошеломленным. — Представляете, батюшка, — с порога начал он, — этого вашего похитителя комбайнов все-таки нашли! — Как нашли?! — от неожиданности я даже не поверил. — Да, представьте! Сегодня пришло сообщение из Интерпола: это невероятно, но негодяй задержан на пограничном пункте во Франкфурте-на-Одере. Как рассказал Устинов, Ярослав автостопом проехал из России через Украину в Польшу, а оттуда направлялся в Германию. Пограничный пункт Франкфурта-на-Одере он и раньше проходил неоднократно. С его немецким паспортом никаких проблем никогда не возникало. И на сей раз все бы обошлось, если бы его нынешний вояж не пришелся на 14 сентября 2001 года, то есть на третий день после знаменитых взрывов в Нью-Йорке. В поисках террористов перепуганные немецкие пограничники с головы до ног обыскивали всех — и своих и чужих. Таким-то образом у Ярослава и были обнаружены сто восемьдесят тысяч незадекларированных долларов, происхождение которых он, конечно же, объяснить не смог. Эти деньги были у него изъяты, запротоколированы и направлены на хранение в прокуратуру Франкфурта-на Одере. — Когда нам их вернут? — вскричал я, едва Владимир Васильевич закончил свой рассказ. — Мы немедленно выезжаем во Франкфурт! — Не хочу вас расстраивать, батюшка, но дело в том, что эти деньги вам не вернут, — вздохнул Устинов. — То есть как? — Я же объяснял: во-первых, мы не сможем доказать, что это те самые деньги. — Как — не сможем? Сто восемьдесят тысяч украдено в Сретенском, и там сто восемьдесят тысяч. Ярослав N здесь и Ярослав N там! Все совпадает! — Это у нас с вами все совпадает, — сочувственно проговорил прокурор. — Установить эти факты может только суд. А суд никогда не состоится. — Почему — не состоится? — Да потому, что немцы будут тянуть до бесконечности. И этот Ярослав до бесконечности будет объяснять происхождение денег то тем, то другим. Ну и главное — суд должен проходить в присутствии обвиняемого. А его, естественно, туда и калачом не заманишь. — Как?! Разве его не арестовали на границе? — Нет, конечно! Деньги изъяли, а N отпустили. Не стройте, батюшка, иллюзий. Утешайтесь тем, что негодяй вашими деньгами воспользоваться не сможет. — Хорошенькое утешение! А мы? Мы тоже ими воспользоваться не сможем? Нам комбайны нужны! — Ну это, отец Тихон, уже не по моей части. — Ну что ж! — вздохнул я. — Будем молиться! — Молитесь сколько хотите, — рассердился Устинов, — только знайте, что никогда за всю историю ни немцы, ни французы, ни англичане, ни американцы нам преступников не выдавали. И за преступления не судили. И мы своих мерзавцев им никогда не выдадим! — Тогда мы будем молиться! — повторил я. Прошел почти год. Это был как раз тот период, когда мы устанавливали особые, очень непростые, но столь важные отношения с Русской Зарубежной Церковью. Однажды архиепископ Берлинский и Великобританский Марк пригласил меня в Мюнхен: мы готовили встречу Патриарха Алексия и Митрополита Лавра, Первоиерарха Зарубежной Церкви. Получив благословение Святейшего, я вылетел в Баварию. В аэропорту меня встретил ближайший помощник Владыки Марка отец Николай Артемов и повез меня на своей машине в резиденцию Владыки — маленький монастырек преподобного Иова Почаевского на окраине Мюнхена. В Германии проживает, кажется, восемьдесят миллионов человек. Но первым, кого я увидел, выйдя из машины, был Ярослав N! Я тут же кинулся и схватил его. Признаться, дальнейшее вспоминается мне немного как в тумане. Ярослав был настолько поражен встречей со мной, что даже не сопротивлялся. На глазах потрясенного отца Николая, не менее обескураженных монахов и самого архиепископа Марка я потащил Ярослава в монастырь. Там запихнул его в какую-то комнату и закрыл за ним дверь. И лишь тогда пришел в себя. — Что вы делаете, отец Тихон?.. — с изумлением глядя на меня, только и выговорил Владыка Марк. — Этот человек украл у нас огромную сумму денег! — Здесь какая-то ошибка! Он устраивается в наш монастырь бухгалтером. Вокруг нас собрались монахи. Тут я представил себе изумление Владыки Марка: из России, из вчерашнего Советского Союза, приезжает священник, хватает гражданина Германии и заточает его в чужом монастыре. Я рассказал Владыке и его монахам историю, случившуюся с Ярославом, но видно было, что они не могут мне поверить. Тогда я попросил разрешения позвонить и набрал московский номер Генерального прокурора. — Владимир Васильевич, я его поймал! — закричал я в трубку. — Поймали? Кого? — послышался обескураженный голос Устинова. — Как кого? Того самого бандита, который украл у нас деньги. — Постойте… Что значит — поймали? Где? — В Мюнхене! — В Германии?! Вы шутите? Как вы могли его найти? — Ну как… Вышел из машины… Смотрю — он. Я его схватил, потащил в монастырь и запер! В келье! Повисла пауза. Я испугался, будто Устинов подумал, что я его разыгрываю. Но через мгновение я понял, что это не так. Потому что с того конца провода раздался настоящий вопль: — Сейчас же отпустите его!!! Я остолбенел. — То есть как — отпустить?.. — Отпустите немедленно!!! — Устинов, казалось, гремел на всю Москву. — Вы понимаете, что вы натворили?! — Владимир Васильевич!.. Да как же я могу его… Но прокурор меня не слушал: — Вы только что лишили свободы гражданина Германии! Вас за это посадят на два года! Мы потом замучаемся вас из тюрьмы выковыривать! Отпустите его сейчас же на все четыре стороны! Я подумал и сказал: — Ну уж нет! Мне его Господь в руки послал — как же я его отпущу? Что хотите делайте, Владимир Васильевич, но я буду его здесь держать, пока не приедет полиция. Сколько ни кричал, как ни возмущался Устинов, но я стоял на своем. А достать меня из своего генеральнопрокурорского кабинета в Москве он не мог. Наконец Владимир Васильевич сдался: — Ладно, сейчас я свяжусь с немецким Интерполом. Но если вас посадят — пеняйте на себя! Через некоторое время в монастырь прибыл представитель баварского Интерпола. Однако вместо того чтобы арестовать Ярослава, он начал допрашивать меня. Разговор наш проходил следующим образом. — Вы вели следственные действия на территории Германии? — Какие следственные действия? — Как вы нашли этого человека? — Я вышел из машины, смотрю — Ярослав! Ну я и схватил его. — Вы специально выслеживали его? Следили за ним? Уточняли местонахождение? — Нет, конечно! Просто Господь послал мне его в руки. — Простите, кто вам его послал? — Господь! — Еще раз, простите, кто?! — Господь Бог послал мне его в руки! — Понятно, — сказал баварец, опасливо глядя на меня. Он повторно расспросил о всех подробностях дела. Потом еще раз. Недоверие на его лице сменялось все большим изумлением. Наконец он сказал: — Знаете, если все было так, как вы рассказываете, я готов предложить вам кресло директора баварского Интерпола. На это я сказал: — Благодарю вас, но у меня уже есть одна гражданская профессия. Я — председатель колхоза. Поэтому ваше предложение никак принять не могу. * * * Эти события, с неотвратимостью предопределения одно за другим происходившие с Ярославом, произвели на него ошеломляющее впечатление. И внезапная конфискация денег — не где-нибудь, а в Германии, когда, казалось, все опасности были уже позади и он мысленно ликовал, чувствуя свое полное торжество. И то, что случилось это именно на таможне Франкфурта-на-Одере, месте, которое Ярослав нарочно выбрал, поскольку проходил здесь границу много раз. И наша встреча в мюнхенском монастыре, куда он почти уже устроился бухгалтером… И наконец заточение его ни куда-нибудь, а вновь в монастырскую келью — подобную той, из которой он год назад столь неприглядно бежал. К тому же, думаю, после совершения своего столь печального и опрометчивого поступка в Сретенском монастыре Ярослав не мог не чувствовать угрызений совести. Он прекрасно знал, с какой целью собирались взятые им деньги, и, не сомневаюсь, ему было по-настоящему больно и стыдно, как бы он ни старался себя оправдать. Но самое главное, он почувствовал действие в мире, в Церкви и над самим собой таинственного и всеблагого Промысла Божия. Это потрясло Ярослава. Это и заставило его глубоко задуматься. В конце концов он признался во всем. Его заключили под стражу. Спустя некоторое время состоялся суд. Ярослава осудили на четыре года тюрьмы, и он полностью отбыл срок там же, в Баварии. Монахи и послушники монастыря Иова Почаевского в Мюнхене все это время навещали его и помогали чем могли. Генеральная прокуратура и Министерство юстиции России в учиненном порядке связались с Министерством юстиции Германии, и по приговору суда сто восемьдесят тысяч долларов, находившиеся в прокуратуре Франкфурта-на-Одере, были переданы сотрудникам нашего Минюста, специально приехавшим во Франкфурт. 6 июля 2003 года рано утром коробку с деньгами привезли в Сретенский монастырь и сдали отцу казначею под расписку. Это был день нашего престольного праздника — Владимирской иконы Божией Матери, той самой иконы, перед которой мы молились Пресвятой Богородице о благополучном разрешении свалившейся на нас беды. На праздничной литургии мне не надо было думать о теме проповеди. Я поведал прихожанам случившуюся с нами историю и торжественно показал всему храму привезенную утром коробку. Вскоре мы закупили необходимую сельскохозяйственную технику.

1 просмотров • 3 месяца назад

За пределами логики

алкоголь бандиты гонения доброе слово животные за пределами логики истории из жизни мама молитва Папа простая радость семья

Показано 46-54 из 103 рассказов (страница 6 из 12)